Мария Зайцева - Моя. Я так решил

– О, конечно! – Родриго тут же подхватывается, – подает руку Эвите, чтоб помочь подняться, – Эвита… Вы прекрасны…

– Спасибо, – она улыбается, а затем мягко высвобождает руку.

Подходит ко мне и спокойно переплетает свои пальцы с моими, заглядывает в глаза:

– Пойдем?

И я, в шоке от сладкого прикосновения ее горячей ладони и от огня, который таится в дерзкой глубине зрачков, не могу ничего сказать. Только киваю.

Она идет, утягивая меня за собой.

И я не сопротивляюсь.

За спиной слышу короткое ругательство Луиса и завистливый выдох Родриго:

– Счастливчик…

Ночь в Аргентине похожа на патоку. Она душная, сладкая, тянется и тянется, оставляя после себя сладкий привкус.

В такую ночь мозги просто отрубаются, не функционируют совершенно.

Да и не нужны они, мозги.

Руки нужны, чтоб держать, гладить, прижимать крепче. Губы – чтоб целовать, скользить жадно и ненасытно по горячей и мокрой коже, один аромат которой сводит с ума, будоражит до сбитого сердцебиения.

И глаза тоже нужны. Потому что, хоть и тьма полная, а все равно – словно свечение в этой тьме от капель влаги на волосах коротких, на коже нежной…

Я – дурак, дурак, дурак… Наверно, не надо было так. Не надо было бросаться, очертя голову, в пропасть. Идиотское умение мыслить образами, словно душещипательную статью пишешь для женского журнала. Приходилось когда-то халтурить, да. И всегда писал и охеревал, как этот бред мало того, что читают, так еще и верят…

А сейчас… Сейчас понимаю. Потому что не придумано других слов для описания того, что происходит между нами.

Ну вот как назвать нежную кожу, если она – реально нежная? Как охарактеризовать шепот тихий-тихий в ночи, если он реально – сводящий с ума?

Никак. Не придумано таких слов. А описать хочется. Просто, чтоб в памяти утвердить еще раз. Чтоб навсегда выбить в мозгу.

– Ты всегда такой? – она смотрит своими светлыми глазами, нежными, ангельскими. И сейчас они – темные.

– Какой? – голос хрипит, послушно снижаясь до шепота. Она не хочет громко. Я подчиняюсь.

– Такой… Нерешительный…

– Нет.

Усмехаюсь ее определению себя. Нерешительным меня назвать сложно. Хотя… С Масей вот…

Но про Масю почему-то непривычно не хочется думать. Погружаться. А еще – не болит. Тоже непривычно.

Так странно это ощущение, так ново, что недоверчиво кручу головой, внезапно чувствуя себя летящим, легким таким.

Словно сидел все это время в башке здоровенный гвоздь. Сидел, сидел… И что бы я ни делал, а он там был. Мешал… чувствовать. Радоваться. Жить.

А сейчас – раз! – и нет его! Просто нет!

Все остальное – не изменилось. Ночь аргентинская, патока черная. Женщина – на контрасте с ночью – алебастрово-светлая, высокая, хрупкая, статуэтка в полумраке. Неоднозначность ситуации, наша недоговорённость, ощущение странности происходящего, нереальности, сна.

Все это – на месте.

А вот тоски, обиды застарелой, жуткой от того, что привычна мне стала… Их нет.

– Нет, – еще раз повторяю Эвите свой вполне осознанный, однозначный ответ.

И шагаю к ней.

Подхватываю на руки, опускаю на кровать.

За окнами – огромными, панорамными, оставляющими ощущение незавершенности, беззащитности – чернота.

Где-то там Родриго со своим племянником.

Они завидуют мне.

Называют счастливчиком.

А я? Я тоже так думаю?

Изучаю белую кожу женщины, спокойно смотрящей на меня снизу, ее точеные черты лица, губы, нежные, пухлые…

И понимаю, что им есть, чему завидовать. Я – реально счастливчик.

Какого хера так долго этого не осознавал?

– Поцелуй меня, – тихо просит Эва, – у нас так мало времени осталось…

Почему мало? У нас вся ночь впереди! И не только ночь!

Мне хочется ей это все сказать, но решаю плотно пообщаться утром, а пока в самом деле не терять времени. Нашего с ней времени.

Наклоняюсь и целую, наконец, мягкие, чуть дрогнувшие под моим напором губы.

И становится не по себе от внезапно нахлынувшего ощущения… Черт, опять, как в женском журнале… Но нет других слов. Ощущение предопределенности у меня. Судьбы, если хотите.

Я всего лишь целую ее, мою случайную спутницу, а в голове уже черти что творится.

Словно она – моя. Полностью моя. Сделана для меня. Ждала только меня. И дальше будет тоже только со мной. Никак по-другому. И, наверно, это даже не мое решение. Как и эта ночь, собственно, тоже не мое решение.

Но и не требуется. Никуда не деться уже.

Я погружаюсь. На дно. И ее поцелуй заменяет мне дыхание.

Эва обхватывает меня тонкими руками, стонет тихо и как-то жалобно в губы, а затем, когда я не выдерживаю и пытаюсь потрогать ртом каждый сантиметр ее тела, еще и шепчет что-то. Откидывается навзничь, гладит меня, позволяет раздевать, стягивать это идиотское платье, позволяет раздвигать тонкие, длинные до охерения, гладкие ноги, жадно прикусывать кромку белья, чтоб вниз его, чтоб не мешало ничего! Она пахнет возбуждением. Это самый сладкий запах на свете, бля! Самый вкусный! Никаких клубник, манго, свежести и прочего бреда! Самый охуительный, одуряющий, сводящий с ума!

Не могу тормознуть, не думаю о том, нравится ей так или нет.

Мне – хочется, мне – нравится.

И я целую ее, вылизываю жадно, не умея надышаться, напиться ее сладостью.

– Боже, боже, боже…

Эва без остановки что-то шепчет, руки ее то раскидываются по белому полотну простыни, то стараются достать мои волосы, зарыться тонкими пальцами, словно прося остановиться, или приказывая продолжить.

Когда она неожиданно хрипло вскрикивает и выгибается, я даже не понимаю, что происходит, настолько не в себе. Настолько сошел с ума.

Машинально придерживаю за бедра, прижимаюсь, с наслаждением ловя все отблески кайфа, а затем скольжу вверх, чтоб насладиться безумием и растерянностью в темных, как сама аргентинская ночь, глазах.

– Нет, – опять повторяю свой ответ на ее единственный вопрос, заданный в самом начале этой ночи, – не-е-ет.

Последнее длинное «не-е-ет» у меня получается синхронно с таким же длинным движением. В нее. В тесноту, влажность. Сладкую и утягивающую. Я еще не на дне, оказывается. Я погружаюсь. Тону. Умираю. Воскресаю. Опять умираю. Каждое движение в ней синхронизируется с безумным выражением в глазах. И нет. Это не секс. Я знаю. Я умею отличить. Теперь умею. Научился.

Это – блядское погружение. Это – с головой. Это – с сердцем. Это – со всем.

– Еще… – ее губы еле двигаются, и получается выдыхать тоже синхронно с моими, набирающими силу и жесткость движениями, – еще, еще, еще…

– Да, – отвечаю и прижимаюсь к распахнутому рту, чтоб сделать погружение окончательным.

И чтоб не одному мне перестало хватать воздуха. Не буду один тонуть. Только с ней.