Фрэнк Харрис - Моя жизнь и любовь. Книга 2

«Надо протянуть время», – сказал я себе.

Надел свою лучшую, белую с золотыми нитями пижаму и сел ждать вызова. Но его не последовало. Я посмотрел на часы: прошло всего двадцать минут с тех пор, как мы расстались. Чтобы приготовиться к сексу, Бетси требовалось минимум полчаса.

«Она мне позвонит?»

Девушка обещала!

«Легко ли она уступит?»

И снова, когда мое воображение вспомнило ее своевольное, мятежное личико и прекрасные глаза, сердце мое заколотилось! Наконец полчаса истекли.

«Может мне войти самому?»

Да, я бы так и сделал: подошел к ее двери, прислушался – там была мертвая тишина. Я повернул ручку – в комнате было темно, хоть глаз выколи. Я включил свет. Бетси лежала в постели, и видно было только ее миленькое личико с большими глазами.

Через секунду я лежал рядом с ней.

– Ты обещала позвонить.

– Погаси свет! – взмолилась она.

Ничего не ответив, я стянул с себя пижаму.

– Ты будешь хорошо себя вести! – надулась она.

– Постараюсь, – уклончиво ответил я и, просунув руку под ее головку, притянул к себе, чтобы поцеловать.

Я был взволнован ее нежностью и теплом. Всего за мгновение или два ее губы стали горячими, и я попытался поднять ее ночную рубашку.

– Нет, нет! – сопротивлялась она. – Ты обещал быть хорошим.

– В этом нет ничего плохого, – настойчиво сказал я, и в следующее мгновение моя рука оказалась на ее киске. Со вздохом она смирилась и разжала губы. После того, как я ласкал ее минуту или две, ее лоно открылось, и я смог раздвинуть ноги девушки. Мое возбуждение оказалось настолько сильным, что я почувствовал жгучую боль, но не обратил на нее внимание – мой член уже ласкал ее вульву. Но когда я попытался войти в нее, Бетси отпрянула с криком боли:

– О, о! Это ужасно! Пожалуйста, прекрати. Ты же обещал, что будешь хорошим.

Я с улыбкой поцеловал ее и вернулся к ласкам. Естественно, через несколько минут снова попытался войти в рай, но тут же снова начались крики боли и мольбы остановиться и быть хорошим. Бетси была так хороша в своей мольбе, что я сдался:

– Дай мне попробовать, и если я сделаю тебе больно, то немедленно остановлюсь.

Я сел на кровати и стал рассматривать ее лоно. Глупцы говорят, будто половые щели женщин очень похожи друг на другой. Это абсолютная чушь. Они так же различны, как и губы. И та щёлочка, которую я рассматривал в ту ночь, была одной из самых прекрасных, которые я когда-либо видел. Я не смог удержаться от восклицания:

– Дорогая моя домашняя Венера!

Она была такой изящной, такой маленькой… Но дело было уже сделано: на ее киске была кровь, виднелось пятно крови и на одном прелестном маленьком круглом бедре. Моя адская крайняя плоть уменьшилась и теперь причиняла мне ужасную боль – будто это был секс с железным кольцом на возбужденном члене. По какой-то непонятной причине, наполовину из жалости, наполовину из привязанности к маленькой красавице, я лег рядом с ней, как и в первый раз, сказав:

– Я сделаю всё, что ты пожелаешь. Я так сильно люблю тебя и не хочу причинять тебе боль.

– О, ты, мой дорогой, – воскликнула она, обвила руками мою шею и по собственной воле осыпала меня поцелуями. Немного позже я притянул ее на себя, обнаженное тело сверху на обнаженное тело. О, это восхищение чистой красотой!

Я, должно быть, целый час ласкал и ласкал ее. И постоянно открывал в ней новые красоты. Снова и снова я задирал ее ночную рубашку до шеи, наслаждаясь пластичной красотой ее фигуры. Зато Бесси не выказывала ни малейшего желания видеть мое тело или возбуждать меня. Почему? «Девушки – странный народ», – решил я, но вскоре обнаружил, что Бетси необычайно нравится, когда ею восторгаются. Поэтому я расписал ей, какое впечатление она произвела на балу и как дюжина студентов просили меня представить их ей. И все утверждали, что Бетси С. – королева бала…

Наконец она уснула у меня на руках, и я, должно быть, тоже спал, потому что было четыре часа утра, когда я проснулся, выключил свет и прокрался в свою комнату. Я действовал бескорыстно, пощадил Бетси. «Причинять ей долгую боль ради моего удовольствия было бы несправедливо», – подумал тогда я. Впрочем, я был весьма доволен собой.

Утром я поспешил к ней. Девушка уже встала и не хотела, чтобы ее беспокоили. Она заявила, что хочет осмотреть город и пройтись по магазинам, прежде чем друзья придут за нею в два часа дня.

Я согласился сопровождать ее. Запер дверь между нашими комнатами на засов и повез ее на прогулку. Затем угостил обедом, а потом сказал:

– До свидания!

Когда я заверил ее, что ничего скверного с нею не произошло, Бетси сказала, что я милый, пообещала написать и тепло поцеловала меня. Я все же почувствовал какой-то оттенок сдержанности в ее поведении, что-то слишком слабое, чтобы определить. На обратном пути в Гейдельберг я списал свои страхи на фантазию.

Я написал ей на английский адрес, но ответа не получил. Неужели я потерял ее, пощадив? Какой загадкой остаются женщины! Вергилий был прав со своими spretae injuria formae [28] К своей красоте оскорбленной презренье (лат.) Строка из «Энеиды» Вергилия. ? Ненависть, которая возникает в них, если их красота не торжествует? Прощают они или нет самоконтроль мужчины? Я долго злился на себя и решил в следующий раз не быть таким бескорыстным дураком.

Я уже давно знал, что в основе нашей социальной системы лежит гниль. Я видел, что в то время как накапливались огромные состояния, труженики, создатели богатства, были погружены в самую ужасную нищету.

Дизраэли

Поначалу моя жизнь в Геттингене состояла только из работы: учеба с утра до вечера. Мне не хватало времени даже на то, чтобы принять ванну и переодеться. Вместо того, чтобы ежедневно совершать двухчасовую прогулку, я завел привычку бегать сотню ярдов или около того два раза в день, и по крайней мере один раз в день пробегал рысью около полумили. Это позволило мне сохранить физическую форму.

Помимо занятий по немецкому языку, я читал философские трактаты греческих мыслителей и прежде всех – Платона. Затем шли английские мыслители, такие как Гоббс, Локк и Юм. И французы, особенно Паскаль и Жубер [29] Жозеф Жубер (1754—1824) – французский писатель-моралист. . И, конечно, немцы с Кантом, гением современного скептицизма, и Шопенгауэром, чьи эссе демонстрируют величие ума и души. Труды этих мыслителей, по моему мнению, являются этапами в развитии человеческой мысли. И я отвернулся от фальшивого мудрствования, но вполне толково включил в программу своего развития большинство необходимых для этого творений мудрецов прошлых времен.

Один случай из жизни в Геттингене, возможно, стоит записать. Лотце проповедовал на своих лекциях Бога, имманентного [30] Имманентность (лат. «пребывающий внутри») – философская категория, означающая неотъемлемость, внутреннюю связь в противоположность внешнему; другими словами, это учение о проявлении божественного в материальном мире. каждой форме жизни. Однажды он отметил на семинаре, что «срединный путь», он же «умеренность», Аристотеля был первым и величайшим открытием в области человеческой морали. Я не согласился с ним, и когда профессор спросил почему, я сказал, что «срединный путь» относится к статике, в то время как мораль – это динамика. Бутылка вина могла бы пойти мне на пользу, но и напоить другого человека: моральный путь никогда не был прямой или средней линией между крайностями, как представлял себе Аристотель, а был результатом действия двух сил. Поэтому кривая всегда шла в ту или иную сторону. По мере взросления и старения человека, после тридцати или около того, кривая должна двигаться в сторону воздержания.