Ольга Дашкова - Моя чужая женщина

– Нет дыма без огня.

Задумалась, глядя перед собой в одну точку – на разбитую бутылку “Джека Дэниэлса”, да, друг, тебе хорошо досталось. Значит, что мы имеем: наводку на бар и о том, что тут распространяют наркотики, и именно она оказывается неучтенной хозяином и благодетелем города Тихоном Ильичом.

Все старо как мир, мужики играют в свои игры, делят территорию, власть и влияние. Но он прав в том, что без его ведома ничего не должно происходить, иначе какой из него хозяин?

Но это не мое дело.

– Что хотел от тебя этот ублюдочный тип?

Виолетта наклонилась ко мне ближе, от нее пахнуло сладкими духами, в карих глазах любопытство и блеск влюбленной дурочки, сама такая была, но мой глупый поступок можно списать на молодость, а Виоле тридцать пять.

Она как-то рассказала мне свою историю, напилась тогда и все вывалила как на исповеди, заливая слезами мою единственную приличную майку. Как пахала с шестнадцати лет, зарабатывая артрит, как два аборта сделала, считая, что карьера важнее, а потом – как ее муж обобрал и бросил, все отнял и выкинул как испорченную, бесполезную куклу на помойку. А сам женился, живет счастливо, а она вот, может, не сопьется с Маратом.

– Что он мог хотеть одной извилиной?

– Девочки говорят, у него член маленький, – Виола понизила голос до интригующего шепота, скривила лицо. – Из-за этого и садист, и нервный такой.

– Да, а еще комплексы, детские обиды и душа – выгребная яма.

В пустом помещении послышался шум, крики, это из кабинета Виссариона, но воспитывать отпрыска уже поздно, я бы на его месте в горы его бы сослала баранов пасти.

– Пошел вон! И чтоб больше не появлялся! Чтоб ноги твоей не было в моем баре и твоей дряни! Ты всех нас подставляешь, как у тебя хватает совести, чтобы о тебе подумала мать! Хоть бы не пятнал ее память.

Сын ответил грубо, громко хлопнул дверью, мы повернулись, Коба пыхтел, волосы взъерошенные, пнул стул, посмотрел на меня.

– Это ты все, сучка рыжая, все ты виновата! Ты старику мозг запудрила, но ты все равно приползешь, на коленях молить будешь и о документах, и обо всем другом. А когда я узнаю, от кого ты убегаешь и прячешься, кровавыми соплями умоешься.

Многообещающее заявление, все может выйти именно так, но у Кобы скудная фантазия, у Никифорова куда интересней.

Но только не надо списывать со счетов вот таких выпендрежников, они самые опасные, потому что делают все назло и не всегда осознанно, лишь бы потешить собственное крохотное эго.

– Арин, не бойся, если что, Маратик его ушатает, правда, милый? И Васа никого не уволит, он бы сам это сделал после вчерашнего.

Маратик поднялся, расправил плечи, кивнул, молчаливая скала, хорошего Виолетта нашла себе защитника. Коба ушел, что-то долго орал, ругался, русские слова смешивались с грузинскими, это было забавно.

– Я так рада за вас, вы прям голубки.

– Арин, а ты что, правда от кого-то сбежала? Я, конечно, догадывалась, да все мы тут догадываемся, что ты девочка непростая.

– Да, от матери, она вампир у меня энергетический, гнет свою линию, все ждет, что я оправдаю ее надежды, я вот такая непутевая, не хуже Кобы, паршивая овца своего семейства. Замуж меня выдать хотела за одного упыря, вот я и сбежала, такая-сякая, почти из-под венца.

– Во дела, ну ты даешь, – Виолке понравилась моя сказка.

Отшутилась, но не говорить же им правду.

Арина

– Как ты?

Виссарион не ответил, тихо прикрыла дверь, подошла к столу, мужчина сидел ко мне спиной, устало опустив плечи, смотрел в окно. Как порой жестока бывает судьба: у человека есть сын, он за него волнуется, а тот не ценит.

У меня нет ни отца, ни матери, только брат – и тот далеко и уже не мой Артемка, не тот, которого я знала с детства. Также Никифоров постоянно тыкал меня как нашкодившего котенка в то, что я не ценю его заботы и покровительства.

– Васа? Не молчи. Давай ты выговоришься, и станет легче, а хочешь, принесу выпить?

Подхожу ближе, подвинув стул, сажусь, сложив руки на столе, жду, когда мне ответят. Надо от Виссариона узнать, что вообще здесь вчера было, а не от его истерички-сына.

– Это я виноват, только я. В том, какие наши дети, виноваты их родители.

– Чушь.

Не хочу рассуждать на эту тему. Все впустую, у каждого свой порог вины.

– Ты узнал, о чем я просила? Мне нужны документы, очень нужны.

Кручу статуэтку, что стоит на столе – фигурка пастушки в пышной юбке и шляпке. Да, кто-то плохо следит за своими овцами, я вот совсем сбежала из загона, хреновый у меня был пастух.

– Так что?

– От чего или кого ты бежишь, девочка?

Виссарион наконец поворачивается ко мне, заглядывает в глаза. У него морщинистое лицо, добрые глаза и темные с проседью густые волосы.

– Все мы от чего-то или кого-то бежим. Какая, в сущности, разница, главное – сделать шаг к свободе. Так что, ты поможешь мне?

Не нравятся мне такие разговоры по душам, вот не надо лезть в мою и устраивать там генеральную уборку. Никифоров считает меня неуравновешенной социапаткой, склонной к спонтанным и необдуманным поступкам.

Даже к психологу водил, милая женщина задавала миллион вопросов, что-то писала в красивом кожаном блокноте. В детском доме тоже был психолог, нам всем показывали странные картинки, совсем не слушали наши проблемы, а никто и не пытался жаловаться, а потом давались красочные заключения, что все мы живем в прекрасном мире и у нас все хорошо.

– Коба вел свою игру, я знал. Знал и ничего не делал, он так был ближе ко мне. Я старый, беспомощный глупец. Но я помогу тебе, девочка, за эти недели ты стала мне почти дочкой. Но это все не быстро, нужно будет подождать.

Мужчина засуетился, стал перебирать бумаги на столе, что-то искать, руки дрожали, на пол упало несколько листков с длинными столбцами цифр. Я видела уже нечто подобное, но не здесь, в другом месте.

– Вот он, нашел.

Виссарион взял свой телефон, надев очки, начал внимательно смотреть на экран. А у меня появилось предчувствие: не поможет он мне. Но чем бог не шутит? А со мной он любит шутить.

Знаю, что нужно использовать каждую возможность, но чем дольше я остаюсь в этом городе, тем он для меня опасней и ненадежней. Надо уезжать, лучше, конечно, на юг – там тепло, или в столицу – в этом муравейнике, где никому ни до кого нет дела, можно легко затеряться, а то и вовсе пропасть.

Можно к Нинке Улановой, моей сестренке по детскому дому, мы там все были братья и сестры, только чаще каждый сам за себя. У Нинки была мечта, она хотела свой салон красоты, на всех девочках тренировалась, лишь со мной у нее была проблема, а точнее, с моими волосами.

В отличие от меня, Уланова исполнила мечту: грамотно нашла богатого мужика, понимая, что по-другому никак, ну не кредиты же брать. Я даже знаю ее адрес, она скидывала фото – роковая брюнетка на фоне вывески «Нинель», жаль, телефон пришлось оставить в том месте, которое я много лет считала домом.