Янка Рам - Безбашенная

– Поехали домой…

– Поехали…

Сделав вдох поглубже, сажусь в машину на переднее сиденье.

А он не спешит, доставая сигареты. Прикуривает, присаживаясь на капот. Я вижу, как дрожат его пальцы. И это единственное, что выдает его состояние. Потому что даже эмоционально он не то что закрыт – он запечатан в свинцовый саркофаг. И даже мой эмпат-рентген не может пробить эту броню.

Ни Семьсот двенадцатого, ни его тачки на стоянке уже нет. Уехал. И это правильный выбор. По-другому вряд ли мы разрулили бы эту ситуацию. Я испытываю облегчение, что он не сорвался, и не было никакой жести. Аронов провоцировал… К счастью, сорвалась только я. Больше от неожиданности.

Офигеть.

Аронов…

Один ты ездил?

Осмысливаю его слова. И что? Это даёт тебе право поступать так, как ты сделал сейчас?

Но внутри я почему-то чувствую, что даёт. Не по отношению к Семьсот двенадцатому. Нет! По отношению ко мне. Как интересно… Что это значит? Что он всё ещё мой мужчина? Или подождите… Я – его женщина?

А как его женщина я могу несколько раз врезать ему по лицу за то, что он устроил, или это перебор?

Ветер вдруг стихает. Начинают кружиться редкие снежинки.

Его перекур затягивается. Сигарета просто тлеет в пальцах.

Включаю на панели радио. С раздражением слегка нажимаю на клаксон.

Выбрасывает сигарету. Садится рядом. Мы молчим. Снег становится гуще. Он навевает мне почему-то ту ночь, когда он забирал меня из Заельцовского, как мы молча ехали до моего дома и как потом, все в снегу, горячо целовались на капоте тачки. По радио играет какая-то старая-старая песня.

Мы одновременно сосредотачиваемся на припеве, встречаясь глазами.

– Дрянь! – вслух с эмоцией повторяет он конец текста.

Нормально!

– То есть, я дрянь, да? Окей. Как пожелаете! Но у меня есть что сказать.

– Скажи.

– Не надо скидывать моих зайцев с качелей, на которых я их раскачиваю! – рявкаю я. – Когда сочту нужным, ссажу их сама. У тебя нет права их убивать. Это право есть только у меня. Это мои зайцы!!! И я буду делать это настолько ласково, насколько способна.

– Мне показалось, что он занял моё место, и я сделал то, что должен был.

– Тебе показалось!

– Да? Тогда извини за зайца. Это инстинкты.

– Отдай мой паспорт.

– Завтра.

– Отвези меня домой.

И мы опять едем молча. Только в этот раз кипит не он, а я.

И никаких тебе поцелуев на капоте.

Паркуется.

– Жень.

Искоса смотрю на него.

– Ты что сделала со мной, м? – нервно проезжается пятернёй по волосам.

– Я не скидывала тебя с качелей, ты спрыгнул сам.

– Я всё равно разбился.

– Не обессудь, но жалости не будет. После неё только брезгливость. А это поход в один конец.

Его брови возмущённо взлетают.

– Тормози, Жень.

– Качели раскачаны. Не вижу оснований притормаживать их для тех, кто не оценил удовольствия от полёта.

Да, очень хотелось врезать тебе по лицу. Получай!

Выхожу из тачки, не дожидаясь его реакции, и быстро скрываюсь в подъезде.

Захлопываю с раздражением дверь в квартиру. Не включая свет, скидываю обувь, верхнюю одежду, сажусь у стены на пол.

Как-то так…

Моё сердце колотится. Вспоминаю его дрожащие пальцы. Это просто адреналин… В его руках смущает меня другое. Напрягаюсь, вспоминая, как они лежали на руле. Там свежие проколы от игл. Именно в тех местах, в которых шила его я.

Концентрируюсь на этой картинке, и вдруг прихожу в себя. Всё слетает – эта ситуация, его побег, метания…

Звонок в дверь.

Прислушиваюсь к ощущениям. Аронов.

Встаю, открываю, не глядя в глазок, отступаю назад.

Делает шаг в квартиру, резко оказываясь очень близко. Наше дыхание синхронно сбивается. Я чувствую его запах. В темноте это во много раз острее и детальнее. Такой знакомый и уже такой непривычный за это время. Грудь накачивает этим запахом. Я чувствую себя очень жёсткой. И я чувствую его…

Как ему пьяно… неустойчиво… неконтролируемо… Наши губы в паре сантиметров друг от друга. Но он не смеет. Я чувствую это тоже.

Веду большим пальцем по его кисти, ощущаю чуть припухшие проколы.

– Да, – хрипло. – Ты воткнула их намертво. Я пытался воссоздать иллюзию твоего присутствия.

– Вниз.

Он оседает на колени очень спокойно, уверенно, красиво, без всякого пафоса и попыток торговаться.

И я словно взлетаю, наполняясь щемящей эйфорией.

Ему хорошо и спокойно, я чувствую! Он «дома».

– Владей…

Мы стоим у окна, он обнимает меня сзади. Смотрим на набережную и на Обь. Это очень по-домашнему… Но я чувствую – его очень беспокоит что-то.

Рука ложится мне на лоб.

И во мне оживает какая-то ассоциация, мне хочется её выплеснуть, я расслабляюсь, позволяя это себе:

Закрывает мне рот ладонью.

– «Попытка ревности»? Красиво. Но… Я. Ездил. Один.

– Я знаю! Верю. Но это было внутри, и я отпускаю… Ты вложил в меня это. Забери обратно. Полноценной ревности не случилось. Поэтому только «попытка».

– Я сожалею… Я сожалею, что не справился со своей натурой и не сказал тебе, что еду один, когда решил так. Мне хотелось, чтобы тебе было больно.

– Ты скорпион, – пожимаю плечами. – Я принимаю твой яд.

– Спасибо. Я ценю.

Его рука возвращается на лоб.

– Ты горишь, детка.

Это реакция на стресс. У меня бывает.

– К утру пройдёт. Как ты съездил? Нашёл себя?

– Как… Как только приземлился, я уже понял, что идея провальная. Но… Первую неделю пытался имитировать отпуск, – невесело усмехается. – Пляж, бар, Каппадокия… Всегда хотел побывать там – и не запомнил абсолютно ничего. Всё фоном. Не сделал ни одной фотографии. Моё сознание осталось здесь. Как и полноценное дыхание. Я задыхался без тебя, – сжимает, вдыхая глубоко-глубоко у основания моей шеи. – Вторую – провёл в номере. В жестоких боях с самим с собой. То, что мне казалось невыносимым здесь, там вдруг показалось незначительным на фоне того, как ущербно я стал ощущать себя, осознавая, что ты больше не часть моей жизни. Я смотрел на женщин-туристок, женщин-турчанок… Я смотрел им в глаза. Мне казалось, что смотрю в глаза животным. Я не мог найти ни одной женщины своего вида. Ты что-то сделала с моим восприятием. «После мраморов Каррары…» Единственная, с кем смог поговорить, была пожилая француженка. Сделал это просто из удовольствия пообщаться на французском. Она оказалась интересной собеседницей. Мы проговорили полчаса, и я ушёл к себе. Французский тоже не принёс мне удовольствия. А просто поддерживать диалог не было моральных сил. На третьей неделе я начал ехать крышей. Перестал понимать, зачем затеял всё это. Зачем разорвал отношения. Не мог вспомнить свою мотивацию. Я превратился в депрессивный комок нервов. И оставался там уже больше по инерции и из упрямства довести начатое до конца. Купил себе иглы, и… Это был интересный опыт.