Алёна Нефёдова - Седьмая вода

– С какой это стати я должна к тебе липнуть? – нахмурилась она, прищуриваясь за стеклами очков.

– Да потому что я не слепой и вижу, что ты втрескалась в меня, как только увидела!

– Что?!! – задохнулась она и даже покачнулась от возмущения. – С чего ты взял?

– Поверь, я знаю. Все вы такие одинаковые и предсказуемые. Но ты губу не раскатывай. На такую, как ты, я и в голодный год не позарюсь, Царевна-лягушка! – я вложил в свой голос максимум презрения и насмешки.

– Кому ты нужен вообще, хам! – вскрикнула она и понеслась в свою комнату, которая оказал прямо по соседству с моей.

– Я-то знаю, что всем нужен, а кто на такую, как ты, поведется, даже не представляю, – сделал я контрольный выстрел в спину и с удовольствием отметил, как вздрогнули худенькие плечики.

Я знал, что обидел ее, но не особо страдал по этому поводу. Девчонки всегда меня прощали, как бы хреново я с ними ни поступал. Достаточно было пары улыбок и капельки внимания, и они таяли, забывая все мои косяки и даже грубость. Поэтому я был уверен, что через день-два опять буду ловить на себе влюбленные взгляды сестренки.

Но оказалось, что тут я конкретно ошибся. Васька меня тупо игнорировала и на следующий день, и через неделю, и через две. То есть при отце и Марине она была вежлива до тошноты, хотя не произносила ни единого слова, выходящего за рамки прямой необходимости. Ее глаза, если и сталкивались с моими, то оставались равнодушными, так, словно я какой-то предмет мебели. Все остальное время она просто не замечала меня. Не отвечала на вопросы, сколько ни донимал. Не краснела от пристальных и провоцирующих взглядов.

Сначала я прямо был рад. Надо же, как быстро мне удалось избавиться от возможной проблемы в виде влюбленной младшей сводной сестры. Но постепенно это стало раздражать. Ну не привык я к столь долгому игнору со стороны девчонки. И наплевать, что она несимпатичная, и грудь у нее и не думает расти.

Я стал доставать ее настойчивей, постоянно нарочно пересекаясь, когда был дома и в школе. Но результат был прежним. За мной и моим новым другом Марком Зарицким таскались все сколько-нибудь привлекательные девчонки в школе, и только эта противная Васька делала вид, что меня и вовсе нет на белом свете.

И этого я ей простить, конечно, не мог.

Да, я был гад и знаю об этом. Но кто-то же тогда должен был стать моей жертвой, чтобы расплатиться за то, что я не хотел ни этого переезда, ни этого нового дома, а уж тем более никакой сестры. К тому же такой заносчивой, упертой заучки и ледышки. Да на ее месте мечтала оказаться любая девчонка в школе. Любая, но не Васька. И за это она и стала моей постоянной мишенью на следующие несколько лет.

– Арсений, ты на работу-то собираешься? – крикнул снизу отец, и я дернулся, понимая, что так и стою под дверью в комнату Василисы.

– Иду. Уже одеваюсь! – ответил я и пошел к себе.

На самом деле сейчас я стыдился себя того, пятнадцатилетнего. Но время обратно не повернешь. Я вел себя как говнюк тогда, потому что был совсем еще молодым и дурным и срывал зло на том, кто подвернулся под руку. Тогда моя злость была вполне объяснима, хотя, может, и не простительна. Масла-то в голове еще толком не было. Но почему же сейчас, много лет спустя, холодный, безразличный взгляд Василисы так цеплял и выводил меня из себя с пол-оборота? Приехала из своей Москвы, вся из себя такая холеная и идеальная, что аж нутро сводит от одного взгляда. И держится, словно никогда ничего и не было между нами. Будто все, что я бережно храню в моей памяти, просто галлюцинация. Только я знаю, что это не так. Так и хочется ее встряхнуть хорошенько или, как в прошлом, зацепить словами побольнее, чтобы слетела эта маска Снежной Королевы. Потому как сам-то я, всего лишь пройдя за ней по лестнице, почувствовал, как воспламеняюсь, и голова наполняется грязными фантазиями. Вот с какой скоростью работает мой мозг, если за ту минуту, пока мы поднимались, я в мыслях уже поимел эту ледышку, причем неоднократно и в самых что ни на есть разнообразных позах? Шлейф экзотического парфюма и собственного запаха Василисы, который эти пять лет так и не стерли из моей памяти, ударил в голову, моментально опьяняя, напомнил и невыносимые последние полтора года совместного проживания, и события тех последних часов, когда я ее видел.

Из головы просто вылетело, каким обжигающим холодом поливал меня на кухне ее взгляд и как подчеркнуто она соблюдала дистанцию. Забылись вся злость и обида от ее стремительного побега и игнор всех моих попыток связаться. И даже на секунду перестало быть важным, что там, в далекой столице, у нее своя жизнь, которая наверняка включает в себя и мужчин. По-другому и быть не могло. Василиса уже была красива, когда уезжала пять лет назад. А сейчас она просто ослепляла, завораживала, от нее перехватывало дух и мутилось в голове. Такая, как она, просто не могла быть одна. Подобную женщину нужно посадить под замок и стеречь круглые сутки, если хочешь сохранить для себя. И мысль о том, что кто-то, какой-то безвестный столичный хлыщ может считать ее своей, поднимала внутри мутную волну злобы. Но прямо сейчас все это неважно. Имело значение только то, что вот она – здесь, дома, вернулась. А если ее мужик оказался тупым мудаком и отпустил ее сюда одну, то это его проблемы.

В своей комнате я, встав перед шкафом, расстегнул джинсы, освобождая упершийся в ширинку член, и зашипел от его болезненной твердости. Чертова Васька! Заноза! Зараза! Даже и понятия ведь не имеет о том, что творит со мной сам факт ее появления и осознания, что вот опять между нами только одна стена.

Обжигающе холодный душ стал очередным напоминанием, как «хорошо» мне жилось бок о бок с одной ледяной скульптуркой. Сколько их было, этих хреновых «закаливающих» процедур и даже вынужденных ночных купаний в ледяном море… Одевшись, я спустился вниз, где меня уже ждал отец, который снова говорил по телефону с медперсоналом.

– Как дела? – спросил я, видя, как напряглись его скулы.

– В данный момент без изменений. Но ухудшений нет. Прогноз пока благоприятный, – лишенным эмоций голосом ответил отец, слово в слово повторяя услышанное.

Не знаю уж, в который раз за последние сутки я это слышу. Не умею показывать, но меня тоже очень пугает болезнь Марины. И даже не потому, что я отчетливо вижу, что если мой отец потеряет эту женщину, то и ему самому конец. Мучительная обреченность читается в каждом его движении и взгляде, чего я не видел никогда прежде. Но дело еще и в том, что и мне подобная утрата нанесет удар в самое сердце. Мы за эти годы после стремительного отъезда Василисы очень сблизились с Мариной. И не только потому, что только через нее я мог ухватить хоть крохи инфы о беглянке, заговаривая о ней как бы невзначай. Но и потому, что Марина сама по себе была очень хорошим, по-настоящему добрым и бесконечно мудрым человеком, прекрасно осознающим собственные несовершенства и отдающим отчет в совершенных ошибках. Она и мне помогла многое узнать о самом себе и пересмотреть отношение к жизни. Марина стала неким цементом, который скрепил наши уже почти развалившиеся отношения с отцом. Не знаю, как у нее так вышло, но эта хрупкая женщина сотворила то, что не выходило у нас – двух здоровых мужиков. Пришла и сделала нас семьей, а не двумя вроде родными, а по сути чужими людьми. Я никогда раньше не думал о ней, как о матери, которой у меня, собственно, никогда и не было. Но сейчас, когда неожиданно ясно проступила перспектива ее исчезновения из наших жизней, я вдруг осознал, до чего же близким человеком стала для меня, казалось бы, посторонняя женщина.