А. Самохин - Страсти валькирий

Момент для «демобилизации» настал во время уличных боёв, во время отхода я забежал в тёмный и грязный подвал жилого дома, одуряюще воняющий канализацией. Сбросил осточертевший, грязный и пропахший дымом камуфляж, поджёг его зажигалкой, но синтетика, хоть и пропитанная местами машинным маслом и соляркой, после поездок на броне, горела плохо, скорее тлела. Прикопал автомат и золотишко в куче мусора, переоделся в гражданское.

Я считал, что легко выдам себя за мирняк, гражданское население. Лишь бы не попасть на глаза кому-либо из военных, я выждал, когда бой затих и стал выбираться из подвала, чтобы пересидеть в частном доме или квартире, не хотелось пережить проверку подвала ручной гранатой. Тут меня во дворе и накрыл миномётный прилёт, взрывом мины меня оглушило и ударило в левую в руку. Я опрокинулся, теряя сознание и успел проклять всё.

Тут меня и нашли наступавшие, как подозрительного типа, но оказали медицинскую помощь, перевязали раненную руку. Долго проверяли меня, одуревшего от контузии, но я хорошо знал здешние места и изложил убедительную версию, которую было трудно проверить. Назвался настоящим именем, отрекомендовался писателем, приехавшим к другу в гости, один из однокашников по институту действительно был отсюда. Но сильно подвели меня берцы, которые сменить у меня не было возможности, гражданская обувь занимала бы в рюкзаке слишком много места и могла выдать мои приготовления с головой.

Я был под большим подозрением и меня отправили в Донецк на фильтрацию. Там я провёл немало времени среди таких же, как и я, но время военное и никто особо не жаловался на судьбу. Даже те, кто был вовсе не виноват, понимали, что чем-то вызвали подозрение и подлежат проверке. Тем более мне было грех жаловаться, война меня густо запятнала кровью и мне было самому непонятно, как я быстро превратился из интеллигента и гуманиста в чудовище, которому есть что скрывать, и есть то, что хочется забыть навсегда. Какое это грязное дело, война и политика, я начинал тихо ненавидеть тех, кто впутал меня в это грязное дело. Одно, продолжение другого.

Люди в камере часто менялись, но я не знал их дальнейшую судьбу. Я немного опустился, редко брился, пахнуть от меня стало несвежим бельём и табачным дымом. В моё оправдание можно было сказать, что это происходило со всеми моими сокамерниками, ввиду ограниченности доступа к достижениям цивилизации. Кормили нас неплохо, но неизвестность сгибала мою спину.

Однажды вызвали и меня, и повели куда-то по городу, я был в страшном напряжении, но привели меня к большому общественному, приличному зданию. На втором этаже меня впустили в громадную комнату с большими деревянными дверями, там за столом буквой Т и вдоль стен, на стульях сидело человек десять гражданских людей. Они что-то обсуждали, увидев меня, председательствующий кивнул мне и указал рукой на стул.

Я сел у двери и вытянувшись как жердь, напряжённо замер. Я слушал, но не понимал о чём они говорят. До говоривших было далековато и к тому же мои тревожные и горькие мысли очень сильно отвлекали.

Наконец они закончили заседать и председательствующий встал и указывая рукой на меня, громко меня представил.

–А, теперь, друзья, я хочу представить Вам нашего коллегу из Старобельска. Буквально недавно его нашумевший роман был переведен и опубликован в известном американском издательстве. И лично я, очень хотел познакомиться с представителем нашей пишущей братии, которого случайно занесло в наш город. Прошу любить и жаловать.

Некоторые, кто помоложе, встали, раздались нестройные аплодисменты. До меня наконец дошёл смысл речей говорившего, и я, всё время ожидавший приговора, понял, что нахожусь среди коллег, донецких писателей, которые чествуют меня. Союз созидателей доброго, разумного, вечного был мне рад.

Признание, настигнувшее меня, было очень неожиданным. Во мне вдруг что-то тихонько надломилось, я сник и закрыв здоровой рукой лицо, зарыдал в голос, как давно не плакал, с детства, взахлёб.

Проклятая ведьма!

Слёзы ручьём текли у меня по лицу, когда я наконец окончательно проснулся в своей машине, воткнувшейся в скирду. Было очень жарко, но темно как в пещере, солнце стояло высоко, ведь уже была вторая половина дня. Голова была тяжёлая и ощущения реальности от тяжёлого сна не покидали меня ещё долго, но говорить об огромнейшем облегчении и говорить не приходилось. Война и кошмарный плен, с сидением «на подвале», оказались бредом, в результате сна в душной, перегретой машине.

Я нашарил в бардачке наполовину полную полуторалитровую пластиковую бутылку с водой, сразу стало намного легче, когда её содержимое, утробно булькая, исчезло в моей пересохшей глотке. Мотор завёлся с полуоборота и мой жигулёнок на первой скорости, натужно рыча и буксуя в соломе, как танк из схрона, медленно выполз из скирды.

Когда выруливал из кювета, обратил внимание на то, что при напряжении, непривычно побаливает и плохо слушается левая рука. Скосил глаза, из-под рукава футболки, на ранее гладкой коже, коряво торчал свеже заживший шрам, от неумело зашитой раны.

С облегчением, как ни странно, ведь всё в моей забитой событиями голове встало на свои места, я выехал на трассу и с весёлой бесшабашностью поехал домой, ведь я уже знал, что от судьбы не уйдешь, поэтому решил действовать по принципу " делай что должен и пусть будет что будет".

Я гнал свою старенькую машину по разбитым дорогам со всевозможной скоростью, настроение у меня было приподнятое. Я ещё не подозревал что мои неприятности только начинаются.

В восточной части страны дороги были особенно отвратительны и это держало меня в хорошем тонусе всё время поездки. Подъезжая к моему любимому, хоть и дремуче провинциальному, Старобельску я заехал на заправку на окраине города, так как бак был почти пуст. Насвистывая весёленькую песенку подошёл к кассе для оплаты, поздоровался со своей одноклассницей за стеклом, здесь работавшей, но моя рука с купюрами замерла в воздухе. Я упёрся в круглые от ужаса глаза моей хорошей подруги, в школе мы с ней пару раз целовались по случаю.

Я стремительно оглянулся, предчувствуя опасность, но вокруг никого и ничего подозрительного не оказалось, и я тоже молча вопросительно уставился на Олю. Она наконец смогла говорить.

–Сашка, дурачок, что ты здесь делаешь, тебя же правый сектор ищет, по всему городу твои портреты развешаны. Не вздумай домой идти, там тебя ждут.

Я, ошеломлённый, гулко сглотнул слюну. Мир, такой солнечный, зелёный и по-летнему тёплый, вдруг сразу поблек и в спину мне подуло холодом. Диссонанс опять главенствовал в моей опять насторожившейся голове. Я опять напрягся и готов был к любым действиям, как во время зачисток мятежных селений шахтёрского края. Кошмар продолжался и никак не хотел выпускать меня из своих липких лап.