Дмитрий Соколов - Мединститут

«Свою» больную оперировавший хирург наблюдал очень усиленно, заходя по нескольку раз на день и каждый раз осматривая её по полчаса, лично делал все перевязки и снимал швы. В день выписки Наташа принесла ему букет цветов, торт и бутылку армянского коньяка о пяти звёздочках. Булгаков равнодушно принял всё это и отнёс своему учителю, моментально забыв о Наташе как о личности. Нет, он навек запомнил её – но как свой первый аппендицит, свою первую операцию, свой первый успех.

Однако Наташа считала иначе. Она влюбилась по уши во внимательного молодого доктора, потеряла покой и вскоре пришла к Антону на дежурство, одетая во всё лучшее и накрашенная. Она приходила ещё несколько раз, сидела в сестринской, курила, молчала и вздыхала. Антон бегал от неё по отделению взъерошенный и злой, в сестринскую не шёл и изображал всем своим видом крайнюю занятость. Над незадачливым хирургом уже смеялись дежурные врачи и медсёстры. Наташа не уходила.

Делать нечего, пришлось после отбоя вести её в пустующую в этот час чистую перевязочную, запирать дверь и отвечать взаимностью на пылкие чувства девушки. Она вовсе не была тощей, просто худой, но в меру, и демонстрировала такую покорность, такую влюблённость, что ему становилось совестно тут же убегать по окончании секса – снимать капельницу или записывать вновь поступившего.

Девушка знала график его дежурств и приходила ещё раза четыре или пять. Булгаков уже приноровился и научился извлекать из недолгого общения с нею максимум возможного удовольствия. Ни на что большее она, кажется, не претендовала. Антону тогда ни разу не пришла в голову мысль сводить её в кино или на дискотеку, хотя бы просто пройтись по улицам. Да и в разговорах с Наташей он ограничивался самым минимумом слов, предпочитая язык чувств, который у него тогда хорошо развязался.

Неизвестно, чем бы всё это закончилось. Расстались они так же из-за Ломоносова, благодаря которому и познакомились. Опять они оба дежурили, опять привезли больную – этот раз с разлитым диффузным перитонитом. Больная была тяжёлая, операция предстояла рискованная. Ломоносов был зол и трезв. Он удивительно чувствовал ситуацию и «принимал на грудь» только тогда, когда это было безопасно. Булгаков готовился ассистировать, разыскивал по всей больнице кровяную плазму, ругался с напарницей Светой, которая «гавнилась» и не отпускала его на операцию, и очень разозлился, когда пришла Наташа. Её близорукое моргание и виноватая улыбка вдруг взбесили его. Антон наговорил ей всяких грубостей и выставил из отделения.

Наташа пропала и больше не появлялась. Антон поначалу чувствовал огромное облегчение, которое вскоре переросло в лёгкое недовольство собой. Он знал, что зря обидел хорошего человека и надеялся забыть о неудачной любви в объятиях новой женщины. Но вся беда была в том, что новая женщина с тех пор так и не объявилась. В учёбе и трудах прошла весна. Его студенческая, хирургическая и медбратская жизнь шла по накатанным рельсам. Всё в ней удавалось, жизнь получалась, но не хватало в ней чего-то очень важного.

Антону исполнилось 23. Всё чаще светлая и грустная тоска, тоска отсутствия рядом Её – кого? просто Её, девушки, подруги, предмета – находила вдруг, и вдруг ни с того, ни с его. Потребность в Ней была почти физиологическая. Но Она всё не встречалась. Да и как Она могла встретиться при таком диком образе жизни, который Антон считал совершенно нормальным.

«Такая жизнь – единственная форма существования моего белкового тела»,– утверждал он, шутливо перефразируя Энгельса.

Потом была летняя сессия. Потом полная впечатлений поездка в лагеря с военной кафедрой, где из них шесть недель готовили военных медиков. Потом был снова экзамен, потом Булгакова попросили в августе поработать в отделении, совсем некому тогда было. Дежурства шли сутки через сутки, и август промелькнул незаметно. Сейчас уже октябрь заканчивался, а после Наташи так никакая женщина больше не появилась.

Булгаков вздохнул. Он выбрался с окраин на оживлённую улицу, где были магазины, киоски и телефонные автоматы. Он порылся во внутреннем кармане куртки, в который обычно никогда не наведывался, нашёл там какую-то бумажку, развернул под фонарём и энергично взмахнул рукой- есть!

Наменять двухкопеечных монет было делом двух минут. Вскоре он уже стоял в новой будке и, прижав трубку к уху, левой рукой крутил тугой диск, а в правой держал выцветшую бумажку с номером, провалявшуюся эти 6 месяцев в кармане куртки.

– Да? – услышал он слабый знакомый голос. – Говорите, вас не слышно…

– Наташа? – сфальшивил Антон. – Не узнала? Я, да. Добрый вечер. Как поживаешь?

– Кто это… Антон? Не вижу ничего особо доброго в этом вечере… – ответили ему, не сразу. – Откуда у тебя мой номер?

– Ты же сама мне его дала… тогда… когда… ну, это…

– «Это», если мне память не изменяет, было в марте… и в апреле… А сейчас – октябрь…

– Октябрь? Разве? Понимаешь, я тогда ушёл на операцию…

– И что, только с неё вышел? Поздравляю…

– Нет, не только что… у меня же работа, учёба, потом – армия.

– Так тебя что, в армию забрали?! И куда? Ты откуда звонишь-то?

Булгаков объяснил, что всё это время был на «офицерских сборах». То, что они, эти сборы, проходили в июне – июле и почти три месяца, как закончились, говорить не стал. Абонент приняла это объяснение, как любые другие. Всё же Антон для неё был существом из иных, горних, сфер, и вся его медицинская деятельность была априорно непознаваема.

– И ты сохранил номер моего телефона? Зачем же?

– Я.... я всё помню, Наташа. Очень помню, – голос Булгакова так правдоподобно задрожал, точно он испытывал сильное переживание. Антон заметил это и удивился – он и правда переживал, но не столь сильно.

– Почему раньше не позвонил? – несколько любезнее зазвучало с другого конца провода.

Молодой человек ответил, что… впрочем, какая нам разница, что именно он ответил. Уже понятно, что будущий хирург вполне умел «вешать лапшу», а так же мастерски использовать служебное положение в личных целях. В любом деле важен результат, а результатом разговора стала встреча возле Танка через час.

Наташа пришла не совсем вовремя, опоздав на десять минут. Она вдруг появилась из частого мелкого дождика запыхавшаяся, раскрасневшаяся, с выбившимися из-под шапочки волосами. Она торопилась, боясь не успеть, и, сойдя с троллейбуса, почти бежала к памятнику. Антон прослонялся этот час по центральной улице Ленина, куря дешёвые болгарские сигареты одна за другой и думая непонятно о чём.

Девушка, достигнув своего хирурга, остановилась, сложила руки перед собой, скрестила ноги и нерешительно улыбнулась. Она так мало изменилась за эти полгода, как будто только вчера он её прогонял со своего рабочего места в грубых выражениях. Её полуулыбка и быстрый взгляд из-под свежеподведённых приспущенных ресниц означали готовность ко всему, которые тогда так взбесили нашего героя.