Дмитрий Соколов - Мединститут

– А зачем тогда с ним ехать-то было? Если знаешь, что ничего больше не будет. С бесперспективным таким…

Галя была несколько наивнее и, как она считала, «порядочнее» подруги. С одной стороны она завидовала Надиной свободе распоряжаться собой и не терять зря времени, если рядом есть тот, кто нравится. С другой стороны, она осуждала Берестову за легкомысленность, за то, что ей не хватает самоуважения. Какое чувство было сильнее из этих двух, она не знала, но смутно чувствовала, что, как только поймёт, дружба с Берестовой сразу прекратится.

– Да так… Над благоразумием верх взяла романтическая сторона моей натуры, – ответила Надя какой-то цитатой из какой-то классики. – Вот и устроила ему небольшой мальчишник. Ты-то как, подруга? Что твой-то, встречаетесь?

Галя последний год сильно увлеклась Виктором Козловым, студентом Политехнического института, кандидатом в мастера спорта по фехтованию. Они встречались почти каждый день, были вхожи друг к другу в дом, нравились родителям. В следующем году молодые люди заканчивали учёбу в своих институтах и получали дипломы, потом предстояло распределение и трудоустройство. Обстоятельства складывались так, что нужно было на что-то решаться именно сейчас.

– Молчит пока, – отозвалась Галя и посмотрела в сторону. То, о чём пока молчал её парень, видимо, было очень важным.

– Что-то Витюша твой, я смотрю, настроился в молчанку играть всерьёз и надолго, – проницательно заметила Надя. – Сама с ним поговори.

– Я? Первая? Ты чего, Надь. С каких это пор девушка первая…

– Ой, Винниченко, ты давно такая принципиальная? А кто за Климом по всему институту бегал? Записочки кто писал?

– Надь, ну ты тоже сравниваешь… Кто Клим, а кто Витя? И не бегала я за ним…

– Не вижу особой разницы. Надо уже подводить коня к водопою.

– Почему «уже»?

– Скоро распределение, времени всё меньше остаётся. Сама смотри- тебя, конечно, в городе оставят, минимум в консультации, а может, и в отделении у Сумароковой…

– С чего ты взяла?

–У тебя же тётушка в ЦУМе. Уж кого-кого, а гинекологов она тут всех знает. Не так?

– Ну, не до такой прям степени.

– Ну, неважно. В любом случае, ты в городе останешься. Приткнут тебя куда-нибудь на первых порах. А его как раз и распределят куда-нибудь на БАМ или на любую комсомольскую стройку в районах Крайнего Севера. У Козлика ж родители простые советские, живут на зарплату и очень этим гордятся, блата нет. С ним же не поедешь?

– Может, и не распределят ещё. Он спортсмен…

Надя вздохнула покровительственно.

– Винниченко, ты газеты читаешь? Хотя бы на политинформации ходишь? Ты вообще слышала, куда наших хотят отправлять в этом году? В Узбекистан!

– Да ну.

– Баранки гну. Так что думай сама быстрее, на него надежда плоха. Скажи ему, что залетела…

Тут подружки поднялись по лестнице в обширного вестибюль больницы и прекратили рискованный разговор.

Иконописный рабочий на плакате всё с таким же искренне-комсомольским выражением лица всё так же мечтал об оправдании доверия XXVII съезда.

«Со времени апрельского Пленума ЦК КПСС, когда на партийных собраниях разговоры стали посерьёзнее, попринципиальнее, когда все чаще тот или иной коммунист встаёт и спрашивает- «почему?»– работники обкома с этих пор и перестали ходить к нам на партийные собрания»

(Из советской печати, октябрь 1986 года)

В 8.30, как уже говорилось, по всем четырём хирургическим отделениям клиники проходили свои пятиминутки, когда отчитывались ночные сёстры и дежурные врачи. Решив наскоро внутриотделенческие проблемы, хирурги к 9.00 собирались в конференц-зале для проведения общеврачебной кафедральной конференции. Антон Булгаков не стал подниматься во 2-ю хирургию, а сразу пошёл в зал. Он принципиально решил первым занять вчерашнее место. Своему утреннему туалету он тоже уделил больше внимания, чем обычно, тщательно побрился и даже опрыскался одеколоном «One man show».

Одеколон был импортный, страшно дефицитный, дорогой – этот флакон родители привезли из Москвы больше года назад, где купили его у спекулянта за 10 рублей. Пах одеколон здорово, не идя ни в какое сравнение ни с «Шипром», ни с «Тройным», ни с «Горной лавандой». Антон тщательно экономил его и пользовался чрезвычайно редко.

«Крупскую» со своей коротконогой подружкой (нужно сказать, что Галя Винниченко была несколько неуклюже сложена и сильно проигрывала Наде, у которой не было проблем со своей внешностью. Впрочем, одевалась первая намного лучше) он заметил ещё в трамвае, потом те вышли, встретились, начали охать, ахать, и остались далеко позади их с Агеевым, так что он уверенно опережал гинекологов. Вскоре те показались в дверях, осторожно пробрались по тесному ряду и сели.

Булгакову был подарен надменный и недоуменный взгляд, не более.

«Что же это со мной? – подумал Антон. – И куда меня ведёт подсознание? Чего это я сел сюда, вдали от группы? Вчера мест не было, а сегодня?»

Он боковым зрением оглядел сероглазую студенточку, сидевшую слева. Берестова была не из тех девушек, которые сражают воображение сразу. Ничего такого рокового или трагически-магического, ничего таинственного и особо загадочного в ней не было. Это была вполне обыкновенная советская девушка – весёлая, жизнерадостная, компанейская. Ей очень шло быть студенткой мединститута и носить белый халат с белой шапочкой, из-под которой слегка выбивалась каштановая чёлка. На коллективных снимках группы и курса она ничем не выделялась из массы других медичек. Берестова не чуралась компанейских застолий, курила, смеялась анекдотам «про поручика Ржевского», употребляла нецензурные слова, никогда не была активисткой и в комсомоле состояла так сказать, для статистики. Училась она сильно, но и отличницей никогда не была, и выше твёрдой «хорошистки» не поднималась.

Всё это Антон знал, со всем был согласен, и ничего хорошего, кроме плохого, к портрету однокурсницы прибавить не мог.

«На что я рассчитываю? – спросил он себя. – Аутоспермотоксикоз замучил? Так, вроде, вчера разгрузился…»

Нужно было хоть поздороваться, хоть что-то сказать – в конце концов, у них нет никакой причины быть врагами – но решиться на то, чтобы издать хоть звук в адрес беззаботно смеющейся соседки Булгаков ни за что не смог бы. Он вздохнул и решил больше никогда сюда не садиться.

Время подходило к девяти часам, и зал быстро заполнялся. Протиснулся в дверь и уселся на второй ряд массивный Гиви Георгиевич. Не торопясь пробрался в середину четвёртого ряда клинический ординатор Горевалов. Открытое лицо его говорило о полном довольстве жизнью и о скрытых возможностях, которые будут обнаружены в своё время. По пути на место он пожал несколько рук, их тянули к нему со всех окрестных рядов. Антон ещё раз удивился – клинический ординатор всегда был ненамного выше, чем студент, штатные хирурги относились к ним свысока и никогда не спешили с приветствиями. Пётр Егорович и сидел среди хирургов как равный, хотя в должности был всего три месяца, а другие клинординаторы, даже второго года, занимали места намного дальше от сцены.