Мария Полянская - Пережив себя

Когда-то ты сказал мне – я буду всем тем, в чем ты меня обвиняешь. Нет, это не совсем так. Ни ты, ни я не превратились в тех чудовищ, которыми представлялись в глазах друг друга, но какая-то часть чужой маски приросла к нашим лицам. Мы изменились, мы не приняли вину на себя, но стали жить так, словно были виноваты. Сейчас я пишу о себе, но подозреваю, что и тебе знакомо это чувство превращения – из нежного, любящего существа в холодное, получающее удовольствие от чужих страданий насекомое. Чем страшнее и обильнее были обвинения, тем ниже опускалась моя голова, тем больше сгибалась моя спина, тем суше и мертвее становились мои внутренности, я чувствовала себя бесконечно виноватой, проклятой, недостойной, бесплодной, наконец. И самое ужасное, я ей и стала. Мне даже страшно подумать, во что же превратился ты….

Любая вина ведет к смерти, если она не ведет к покаянию. Ты обвинял меня в том, в чем я не считала нужным каяться, и я сначала молчала, потом огрызалась, потом стала обвинять в ответ, и ты был так же далек от покаяния, как прокурор от оправдательного приговора. И это стало моей дорогой к самоуничтожению. Будь я даже вполовину тем, что слышала от тебя, я уже была бы достойна смерти, что уже говорить о всей моей жизни. Да, я не признавала себя грешницей, но в душе сознавала, что виновна во всем остальном – во лжи, в обмане, в двоемужестве, в дурных мыслях и плохих словах, во многом том, что ты справедливо считал не вполне достойным твоего идеала.

Опять прозвучало нужное и далеко не случайное слово – идеал. Ты искал в отношениях идеальную женщину, женщину, возведенную на пьедестал, вознесенную на немыслимую высоту. Найдя ее, ты бы пал ниц и молился на нее, говорил ты, с сожалением замечая во мне каждый день все новые и новые изъяны, отдаляющие меня от идеала. Ты был готов ждать ее вечно, но когда понял, что ее не существует в природе, решил, что есть возможность подогнать меня под нее, как костюм по росту. Тебе казалось, что я с радостью возлягу на прокрустово ложе твоих требований и позволю и удлинить, и укоротить себя так, как тебе надо. Ведь я, по твоему мнению, не могла не ощущать, как мало я похожа на истинную женщину, достойную тебя и наших отношений.

Но в том-то и заключалась моя вина или, с моей точки зрения, моя беда, что я ничуть не хотела соответствовать какому-то ходульному идеалу, взятому из книг о чести и нравственности. Я всегда была живой, пульсирующей от эмоций, страстей и жизненной силы женщиной, из самой натуральной плоти и не менее реальной крови, и я не желала превращаться в нечто, глубоко противное всей моей натуре и жизни. В начале наших отношений я надеялась все это преодолеть, полагая, что живая и настоящая женщина в объятиях лучше, чем выдуманная – в голове. Но однажды ты мне сказал: для того, чтобы любить тебя, ты мне не нужна. Тогда я вряд ли бы поняла, как глубоки наши противоречия, но сегодня они настолько очевидны, что не может быть и речи о прощении или о примирении. Ты можешь любить призрак, химеру, холодный и пустой идеал, далекий от жизни образ, и тогда, обнимая и лаская мое тело, ты живешь не со мной, и тебе все равно, холодно мне или больно, грустно или невыносимо, и тебе нет нужды заботиться обо мне, потому что на самом деле я для тебя не существую в этом мире. Но когда я реальная, из плоти и крови, вдруг кричу от боли, гнева или тоски, ты приходишь в себя и обнаруживаешь, что рядом с тобой кто-то другой, человек из мяса и нервов, и он чего-то требует и ждет, потому что живет рядом с тобой, живет тобой, живет в тебе. И в тебе поднимается глухая, неукротимая волна раздражения оттого, что я – иная, не идеальная, не правильная, не праведная, не достойная. И ты бьешь меня наотмашь – потому что считаешь, что это моя вина.

А я просто другая. Я не ищу идеального мужчину, у меня в голове живут свои химеры. Я жажду идеальных отношений, любви из сказки, любви вечной и бесконечной, какая мечтается каждой женщине от 9 до 99, и я обвиняю тебя в том, что в поисках идеала ты забыл о том человеке, который словно костер, горел рядом и согревал тебя в зимнюю стужу. Я обвиняю тебя в том, что ты предал великий и единственно ценный на земле дар – дар настоящей любви, разменял его на педантичное чувство к манекену, на исполнение долга в семье и на обязательства чести. Я обвиняю тебя в том, что ты пренебрег драгоценной возможностью – воплотиться друг в друге, пусть и тайным образом, и оставить после себя хоть что-нибудь, кроме пепла и праха сегодняшней ядерной зимы. Я обвиняю тебя в том, что медленно и верно казнил меня и себя за то, что ни мы, ни наши отношения не желали отвечать твоим прекрасным идеалам. Я обвиняю, обвиняю, обвиняю, и так до бесконечности. И ты обвиняешь, и мы оба обвиняем.

А может, все дело в том, что мы просто хотим, нет, требуем, чтобы нас любили. Нас, не доласканных родителями, нас, не долюбленных в юности, нас, обремененных долгом и обстоятельствами, нас, жестоких и разумных. Любили, как должны и могут любить только родители – слепо, безумно, без страха и упрека, без сомнений и претензий, жертвуя собой и не требуя награды, безнадежно, нелепо, с первого толчка и на всю жизнь, и даже после смерти. Но такая любовь дается человеку один раз и уходит вместе с последним родительским вздохом, и тогда понимаешь, что ты больше никогда не будешь ребенком.

Мы с тобой не прожили свое детство, как надо, и требовали друг от друга невозможного: я видела в тебе строгого, но справедливого, заботливого отца, ты – нежную, не рассуждающую в силе своей любви мать. Можно и их обвинить в том, что мы были несчастны в детстве, обречены в молодости, прокляты в зрелости и наверняка будем мертвы к старости, но это уже никого не спасет. Вместо того, чтобы любить себя сегодняшних, мы требовали друг от друга уплаты по долгам прошлого, причем, уплаты сторицей. Если уж подчинения, то полного, если уж заботы – то до хруста ребер, если уж любви, то до самопожертвования.

Не удивительно, что ни наши тела, ни души не вынесли такого напряжения и просто лопнули, как туго натянутые струны. Порванные с мясом, они возвратили нас обратно, на землю, потому что звуки музыки, звучавшей все это время, умерли вместе с разъятым металлом. И пришла тишина, в которой все стало на свое законное место – когда никто не виноват, потому что никого больше нет.

Как тяжело мне без тебя,

Как тяжело, что я с тобою.

Как тяжело, что я любя,

Живу сама себе рабою.

Как тяжело, что я не ты,

Как тяжело, что я другая.

Как тяжело средь немоты

Не понимать, слова теряя.

Как тяжело, что я живу,

Как тяжело, что я скучаю.

Как тяжело, что наяву

Тобой дышу, тобой мечтаю.

Как тяжело, что я пишу,

Как тяжело, что я рыдаю.

Как тяжело, что вновь дышу