Лариса Бутырина - Априори Life 2

«Как долго может держаться "новая звезда первой величины" на небе кинематографа?» – пестрели заголовки глянцевых изданий. «Все это падучие звезды! Как говорится в старой, забытой песне Беранже: "Звезды, которые падают, падают – падают и исчезают!"

Но эта не падала. Продолжала светить, лишь набирая свое сияние и все сильнее затмевая собой шум зависти и нищебродства. А потом в ход пошла желтая пресса. Ведь нет ни одного «спорта», который бы критики так ни любили, как издевки над личностью, поимевшей неосторожность разговаривать на равных с теми, кто стоит ниже в умственном отношении. Но, что больше всего оскорбляло меня в его лице, это бесчисленное количество его друзей, которые были не столько друзья, сколько друзья его доходов. Они кишели повсюду, они не давали ему прохода, а себе – труда спросить его о прежней его жизни. Кто он такой или откуда он, – для них это не имеет важности. Они не интересуются, ни как он живет, ни что делает, болен ли, здоров, счастлив или нет. Для них решительно все равно. И, несмотря на это, они с каждым разом все изобретательнее старались превзойти друг друга ценностью или абсолютным безвкусием своего присутствия в наших жизнях.

– Рекламщики, как и журналисты – тоже люди, – пожимала я тогда обнаженными плечами, чувствуя его нарастающую озлобленность и горячую ладонь в области своей талии, крепко обозначающую мое присутствие и полную его принадлежность этой ладони.

– Работа у них такая, – продолжала я в его сторону, перемешивая слова со скользкими улыбками, то и дело слепла от вспышек фотокамер, и нарочно старательно шуршала струящимся в пол платьем после дежурного интервью на фоне премьерного пресс волл.

– Не стоит реагировать на провокации. Они – всего лишь проводники между идеей и публикой. Твоей идеей. Нашей. Поэтому ты не обязан отвечать на все их вопросы, – выбирай наиболее приятные и выгодные, и уклоняйся, если будет возвращать к предложенной теме. Второй раз – повторять вряд ли станут. Но главное не надо ссориться, как бы ни раздражали. Масс-медиа всегда сильнее, – именно в ее руках мощнейшее оружие по уничтожению репутации и создания имиджа.

Имидж ему создали безупречный. Репутация же скрипела как накрахмаленная рубашка, то и дело, уклоняясь от «пятен». Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не пускал ее под обстрел жидкой грязью или другими сложно выводимыми пигментами. Оракул прессы стонал, извивался, цеплялся. Он изощрялся, как только мог, лишь бы выбить жертву из морального и публичного равновесия. В ход шли все известные блядские способы – от бескультурно кустарного монтажа фото- и видеопродукции до обсуждения задней достопримечательности его спутницы с явным преувеличением существующей действительности. Это льстило в какой-то мере. В конце концов, пусть попа в женщине и не главное, однако именно она, по словам моего фитнес тренера, является центром, а от ее габаритов уже напрямую зависит устойчивость. И чем стабильнее она у обладательницы, чем сложнее с моральной у окружающих. Вот и приходилось отдавать на растерзание пытливым глазам общественности те или иные выступающие части своего тела как объект обсуждения, чтобы снять на какое-то время внимание от упомянутого выше актерского дарования. Умение вести себя сообразно обстановке, как известно, очень важный навык позиционирования. Нужно всегда уважать то место, где находишься, даже если это место – последнее в списке желаемых к посещению.

«Обстановка» прилагала все старания уличить и спровоцировать. Мне же не составляло сложности вести себя отстраненно подобно большинству. Демонстрировать томную скуку, ничем подлинно не интересоваться и лишь вовремя выставлять папарацци те или иные доминирующие факторы: грудь или губы. Тоже, кстати, не главное и не лучшее. Просто женская грудь ждёт от зрителя точной и убедительной реакции, а губы лишь подготавливают к ней.

Реакций было много. И всякий раз, просматривая отчеты, я уверяла себя, что слишком серьезно и резко воспринимаю проделки общества. А это непрактично. То, что ты показываешь окружающим – совсем не обязательно чувствовать, в самом-то деле. Ведь можно выглядеть подобающим образом, ездить на нужной машине, вести определенный образ жизни, искренне веря, что тогда вас будут любить, ценить и считать успешными людьми. Можно тоннами жрать косметику, в надежде хоть как-то украсить свой внутренний мир, и совершенно спокойно воспринимать свое порнографическое участие как дорогу к славе, богатству и счастью, где все самые смелые мечты сводятся к пластической хирургии, липосакции и сумочкам от Луи Вюиттона. И ежедневно увеличивать дозу вакцинации в мозг разговорами и обсуждениями спившихся кинозвезд в смирительных рубашках и со следами от уколов на руках. Хотя даже их я, скорее, пойму больше: чтобы воспринимать всю эту «роскошь» и не сойти с ума, нужно быть либо блаженным идиотом, либо жестким циником. А это опасная грань, баланс на которой мне приходилось сейчас сохранять.

Я часто задумывалась, глядя на содержанок, кишащих на подобного рода мероприятиях в безвкусных, но дорогих нарядах с надменными взорами на менее удачливых соплеменниц, – трудно ли так сильно зависеть от других? У них есть полные «соц. пакеты» в распахнутых на «трудовых мозолях» пиджаках, у пиджаков взамен есть иллюзия красоты в их лицах и в одной постели. А еще у них у всех есть пустота. Одна на всех. Безграничная. Она – у них в глазах. Потому что вся эта мнимая роскошь, весь этот навязанный и с радостью принятый быт – на деле лишь высокомерный фактор ограниченных способностей. Никакая это не роскошь. Это максимум комфорт, господа. И вы понятия не имеете о подлинной роскоши, если считаете, что деньгами решается все. Роскошь, которую я защищаю, не имеет никакого отношения к деньгам. Ее невозможно купить. Она – награда тем, кто однажды не побоялся дискомфорта.

Я даже представить не мог, настолько нелепо она может выглядеть в этом защитном скафандре большим ей как минимум размера на два. Закатанные вдвое штанины и рукава придавали ей явный вид ребенка, потерявшегося в отцовском костюме.

– И ты хочешь, чтобы я в этом ездила, – донеслось из глубины шлема.

Я не удержался и прыснул смехом. Вспышка приглушенного хохота тут же ответила мне эхом.

– Это самый маленький. На гномиков костюмов не имеем, уж прости.

– Нда… – съерничала она и демонстративно почесала макушку шлема. – Тогда хоть веревку принеси – я обвяжусь, а каску все-таки глянь поменьше, эта мне весь обзор закрывает....

– Шлем, Ника, шлем.

Я вернулся в гараж.

Если мне не изменяла память, то меньший размер мог-таки заваляться среди прочего мусора. Сашкиного сына, проводившего у меня как-то пару раз выходные. Не без экстрима, конечно же, вдали от отцовских глаз и рук, творивших в тот момент не самые чистые промыслы. Жаль, что родителей не выбирают. Возможно, тогда маленький Витя не увидел бы труп отца с простреленной головой, слившего, как выяснилось позднее, партию левого кокоса не тем людям…