Сергей Лузин - Настька. Не такая, как все

Воспоминания о прежних, счастливых и беззаботных днях медленной рекой текут в моей голове. Переживая снова и снова эти моменты, я чувствую себя по-настоящему молодым. И, прокрутив жизнь словно кинопленку, как поется в известной песне, на десять лет назад, я вижу деревню, одну из самых обычных, в каких мы все часто проводили лето. Необычна она была лишь, пожалуй, тем, что особым образом была отрезана от внешнего мира. Из райцентра до нее можно было добраться только на машине по проселочной дороге, и то по пути заехав в пару канав или разбив колесо на ухабе. Поэтому народу там жило мало, в основном коренные жители, но бывали и городские приезжие. Зато летом для нас там было настоящее раздолье. Можно было ездить на велосипедах, купаться, загорать, ходить в лес за грибами – словом, не надо лишний раз подробно описывать все прелести сельской жизни. Но мы, дети, особенно любили, собравшись в одну компанию, играть в различные игры. Так, за околицей мы расчистили от травы большой кусок поля, поставили на нем выстроганные из палок и досок ворота и почти каждый день играли в футбол. Среди нас была лишь одна девчонка, Настя, белокурое девятилетнее создание, сущий ангел во плоти, как мне тогда казалось. Но она старалась играть с нами во все игры и порой не уступала нам, мальчишкам, ни в чем. Правда, в футболе мы ее обычно ставили на ворота, зная, что в отнимании и пасовке мяча от нее пользы будет мало. Но она и на воротах справлялась довольно неплохо, и редко когда команде противника удавалось выиграть. В случае же проигрыша никто никогда ее не ругал, как если бы на ее месте был парень. И вот был обычный день, игра шла своим чередом, солнце ярко светило, зеленела густая трава за пределами поля, мяч то и дело улетал в нее, но Настя каждый раз самоотверженно лезла туда и возвращала его на поле. Но в этот раз преимущество явно было не в нашу с ней пользу, должно быть, потому, что солнце светило Насте-вратарю в глаза. И вот, когда команда противника в очередной раз прорвалась к нашим воротам, Вася, неофициальный деревенский лидер и капитан команды, дал верхний пас толстому и неуклюжему Паше, которого в деревне не любили за его жадность и высокомерие. Тот недолго думая двинул по мячу локтем, загнав его в ворота.

– Не считается! – закричала Настя. – Рукой нельзя!

– Хуйня, считается! – нагло ответил Паша. – Рука прижатая была!

Сокомандники поддержали его, хотя все прекрасно видели, что рука не была прижата. Возможно, не хотели так просто уступать девчонке.

– Не считается! – гневно повторила Настя. С ней согласились я и еще двое парней из нашей команды.

– Не слушайте ее, пацаны! Она не видела нихуя, ей солнце в глаза светило! – заспорил Паша.

– Не считается! – снова крикнула Настя, готовая до конца стоять на своем.

– А ну заткнись, дура, все считается! – закричал в ответ Паша.

– Сам дурак! Не считается! – упрямо твердила она.

Вокруг спорящих уже собрались все игроки, и даже те, кто с самого начала были безразличны к спору, теперь кричали вразнобой. Однако мы оставались в меньшинстве, потому как Васю, поддержавшего Пашу, многие уважали. Скоро уже я один защищал Настю, но потом и я был вынужден замолчать, так как испугался, что меня станут дразнить защитником девчонки. Настя же продолжала стоять на своем, гневно топая маленькой ножкой и повторяя: «Не считается! Я все видела!» На глазах ее от обиды появились слезы, и Паша, увидев это, злорадно закричал:

– Ну давай, зареви еще, дура! Сама ноги раздвинула, вот и пропустила!

У меня перед глазами до сих пор стоит эта сцена: толстый, нахально ржущий парень и маленькая девочка со светлыми растрепанными волосами, в коротком розовом платьице и с босыми загорелыми ногами (как и многие в деревне, она целое лето ходила босиком) стояли друг напротив друга, готовясь к схватке. Не знаю, что имел в виду Паша, но Настю сильно задели его слова. Встав в боевую стойку, она вытащила из ушей сережки, единственное украшение, что она тогда носила, и отдала их в руке Леше, доброму, но слегка лоховатому парню, который стоял ближе всех к ней. Все вокруг загоготали, раздались восклицания: «Ого, сейчас битва будет!» «Давай, Настька, покажи ему!» И, как только она схватила противника за шею своими слабыми ручонками и с неожиданной силой повалила на землю, по толпе пронесся изумленно-восхищенный гул. Настя и Паша катались по траве, сплетясь в клубок, он изо всех сил пытался оттолкнуть ее от себя, она же вцепилась в него как клещ и с визгом лупила его по толстым бокам худыми ногами, а все вокруг радостно скандировали: «Настя! Настя! Давай, всыпь толстому!» Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы не появление взрослого. Наш сосед, ехавший на велосипеде в лес за грибами мимо поля, увидел толпу, услышал крики и сразу кинулся к нам. С большим трудом ему удалось разнять дерущихся. Когда Паша поднялся на ноги, все лицо его было расцарапано острыми Настиными ногтями, удивительно еще, как она не выцарапала ему глаза. Теперь он сам ревел как девчонка, а все мы громко смеялись над ним. После того случая Пашу в деревне окончательно перестали уважать.

Разумеется, новость о драке быстро разнеслась по всей деревне. Пашин отец, 120-килограммовый мужик, прибегал к тете Лене, Настиной маме, брызгал слюной и матерился так, что слышно было на всей единственной улице. Сама Настя в это время, сидя под замком в старой бане, только усмехалась. Надо заметить, что на даче у них тогда жили одни женщины: Настины мама, бабушка, тетя и старшая двоюродная сестра. Возможно, поэтому ее и не смогли наказать по-настоящему. Вместо этого все они собрались в главной комнате дома, которую в старину называли горницей, и принялись каждая по-своему читать «маленькой хулиганке» нотации.

– А если бы ты ему и правда в глаз пальцем попала? Знаешь, что бы тогда было? – спрашивала ее старшая сестра Ира.

– Да я считаю, что ей вообще нужно запретить с этими мальчиками играть в футбол! – возмущалась мать. – Как будто бы других дел летом не найти!

– Да, вот именно, – соглашалась ее сестра, Настина тетя. – Настя, как так можно? Ты же девочка!

«Ты же девочка», «Тебе же так нельзя» – эти фразы ей потом приходилось слышать довольно часто и, возможно, это и повлияло на нее в дальнейшем. В конце концов, устав от нравоучений, она заткнула уши и убежала в лес. С трудом ее потом нашли, свернувшуюся под кустом и мирно спавшую.

Через два-три дня после того мы с Настей сидели на высоком дереве на самом краю обрыва над рекой. Позади нас шумел сосновый лес, разделявший реку и деревню, у другого берега медленно скользила моторная лодка с двумя рыбаками в ней. Если не считать этих рыбаков, мы с Настей были совершенно одни! Но в те времена мне и в голову не могло прийти никаких запретных мыслей. Настя просто нравилась мне – как друг, как девочка, совсем не в грязном смысле.