Жозефина Мутценбахер - История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой

По пути в нашу квартиру мы с братом не проронили ни слова. Мы жили на последнем этаже этого дома, дверь в дверь с госпожой Райнталер. Войдя в наш коридор, мы увидели эту маленькую толстушку, о чём-то увлечённо судачившую с другой соседкой. Мы во все глаза уставились на неё и начали громко хихикать. Когда она собралась, было, обернуться на нас, мы быстро юркнули в свою дверь.

С того дня я смотрела на детей и взрослых, на мужчин и женщин совершенно изменившимся взглядом. Мне было всего семь лет, однако моё половое созревание вдруг бурно пришло в движение. Это, должно быть, читалось в моих глазах, по выражению лица и губам, вероятно в самой походке моей сквозило подстрекательское приглашение схватить меня и опрокинуть навзничь. Только так могу я объяснить себе воздействие, которое уже в ту пору от меня исходило и которое я впоследствии усовершенствовала. Оно, в конечном итоге, привело к тому, что незнакомые и, как мне кажется, рассудительные мужчины уже при первой же встрече со мной совершенно теряли голову и напрочь забывали всякую осторожность. Это воздействие я замечаю ещё и поныне, когда я уже немолода и некрасива, когда тело моё увяло, и следы моего былого образа жизни осязаемо дают знать о себе. Несмотря на это, есть мужчины, которые с первого взгляда на меня загораются пылом страсти и затем ведут себя в моём лоне как бешеные. Это воздействие, должно быть, активно проявлялось уже много раньше, когда я была ещё в самом деле невинной, и, вероятно, ему следует приписать то, что заставляло молодого слесаря обнажать срамное место пятилетней девчушки.

Несколько дней спустя мы, дети, остались дома одни, и Франц начал выспрашивать Лоренца, не знает ли, дескать, тот, откуда берутся дети и как их делают. На что Лоренц насмешливо спросил:

– Может, ты знаешь?

Мы с Францем засмеялись, и я извлекла маленький стерженёк Франца из ширинки его штанов, немного его погладила, в то время как Лоренц с серьёзной миной наблюдал за тем, как Франц щекотал мою щелку. Затем мы с ним улеглись на кровать и со всем пылом принялись разыгрывать сцены, которым научились у Анны и Фердля.

Лоренц не сказал ни слова, промолчал он и тогда, когда мы кончили, однако когда я подошла к нему и со словами: «Пойдём, теперь ты тоже можешь попробовать…» собралась, было, сунуть руку ему в штаны, он оттолкнул меня и нашему великому изумлению сказал:

– Я уже давным-давно знаю о совокуплении. Вы, верно, думаете, что я дурнее вас? Но этого нельзя делать. Это тяжкий грех, это не целомудрие, и тот, кто совокупляется, попадёт в ад.

Мы нисколько не испугались, и даже попытались опровергнуть подобное утверждение.

– Может быть, ты, в конце концов, думаешь, – спросили мы его, – что и отец с матерью тоже попадут в ад?

Он был твёрдо убеждён в этом, и именно потому мы отбросили от себя остатки страха и стали всячески насмехаться над ним. Однако Лоренц пригрозил, что пожалуется на нас отцу и преподавателю катехизиса, и с той поры мы никогда больше не предавались нашим маленьким удовольствиям в его присутствии. Несмотря на это, он знал, что мы с Францем, как ни в чём ни бывало, продолжали и дальше лежать друг на дружке, или возиться с другими детьми; но он уступил нам и хранил молчание.

Мы часто бывали у Анны и Фердля, и постоянно играли в одно и то же. Всегда сначала я совокуплялась с Фердлем, а Анна – с Францем, затем Анна делала это со своим братом, а я со своим. Если мы не заставали друзей на месте, или должны были оставаться дома, мы совокуплялись без них. Но не проходило и дня, чтобы мы не полежали бы друг на дружке. Наши общие разговоры, однако, крутились исключительно вокруг одного желания: когда-нибудь получить возможность совершить это с кем-либо из старших. Анна и я хотели себе настоящего, взрослого мужчину, а Фердль и Франц мечтали о госпоже Райнталер.

Однажды, когда мы в очередной раз пришли к Анне, там оказались гости – их тринадцатилетняя кузина Мицци и её брат Полдль. Мицци была симпатичной, уже вполне сформировавшейся девочкой, и её юные груди упругими явными холмиками стояли под тонкой блузкой. Речь, естественно, сразу зашла о том, что нас больше всего интересовало, и Полдль похвастался, что у его сестры на лобке уже есть волосы. Он совершенно спокойно задрал ей платье, и мы почтительно воззрились на треугольные тёмные заросли, которые находились там, где мы были ещё абсолютно гладкими. Потом были обнажены груди Мицци, которым мы все тоже дивились и гладили. Мицци под влиянием этого приходила во всё более возбуждённое состояние. Она закрыла глаза, откинулась на спинку стула и протянула руки к Францу и к своему брату. Каждый дал ей подержать то, что имел в штанах, а Фердль встал у неё между ног и хоботом играл с её щелкой. В конце концов, она вскочила на ноги, торопливо подошла к кровати, бросилась навзничь на неё и крикнула:

– Полдль, поди сюда, я больше не могу.

Её брат не заставил себя долго упрашивать и мигом запрыгнул на неё. А мы все обступили кровать и наблюдали за происходящим. В то время как Фердль дал держать распластавшейся в крайнем возбуждении Мицци свой «хвост», Франц доверил свой рукам Анны; я же с захватывающим интересом наблюдала за тем, как надо «совокупляться по-настоящему».

Мицци и её брат, которому было всего двенадцать лет, объяснили нам, что умеют делать это точно так же, как большие. Я с изумлением увидела, как Полдль целовал сестру в губы. Потому что до сих пор я даже не предполагала, что поцелуи тоже имеют к этому отношение. Кроме того, я также увидела, как, лёжа на Мицци, Полдль сжимает ладонью обе её груди и периодически ласково их поглаживает, и обратила внимание, что её соски от этого прикосновения упруго набухают. Я увидела, как стержень Полдля целиком исчез в пучке чёрных волос сестры, и даже потрогала его, дабы удостовериться, что тот действительно торчит в её теле. И внезапно я сама страшно разволновалась, ощутив собственными руками, как стержень Полдля, который, впрочем, был гораздо крупнее, нежели у Франца и Фердля, глубоко, до самого основания, проникает в тело Мицци, опять выходит наружу и снова погружается внутрь. Она же двигала бедрами навстречу брату, совершала горячие толчки, сучила ногами в воздухе, учащённо дышала и непрерывно стонала, так, что я было решила, что ей, вероятно, ужасно больно. Но потом я поняла, что на самом деле всё совершенно иначе, когда, с трудом переводя дыхание, она раз за разом стала выкрикивать:

– Сильнее! Сильнее! Ещё сильнее, так, так, хорошо, хорошо, хорошо, а-а-а!

Едва Полдль успел извлечь свой «хвост» наружу и спуститься с кровати, как к ней протиснулись Фердль с Францем. Мицци по-прежнему лежала с широко раздвинутыми ногами, с голыми бёдрами и обнажённой грудью. Она с улыбкой наблюдала за тем, как Фердль и Франц препирались между собой, кому из них первому обладать ею, и как раз тогда, когда выражение лиц обоих уже явно говорило о том, что они вот-вот готовы не на шутку подраться, она положила спору конец тем, что схватила моего брата и объявила: