Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Эжени де Франваль

В ход было пущено все: и изворотливый ум, и обширные познания, и богатое воображение, и уже зародившаяся страсть. Нетрудно представить, какое воздействие подобная система оказывала на душу Эжени. И, поскольку главной заботой бесчестного Франваля было вовсе не развитие разума девочки, эти беседы редко завершались, не заставив трепетать ее сердце. Этот страшный человек безошибочно угадывал способы понравиться дочери, искусно обольщая ее. Он сделался совершенно незаменимым и в учении, и в развлечениях, с готовностью предупреждая все ее прихоти. И Эжени была убеждена: в самом блестящем и аристократическом обществе не встретишь человека достойнее отца. Юное неискушенное сердечко источало дружескую привязанность, благодарность и нежность – чувства, неизбежно предшествующие пламенной любви. Франваль заменил ей весь мир; она никого не замечала, кроме него, мысль об их разлуке была ей невыносима. Ради него она поставила бы на карту и честь свою, и красоту. Наверное, эти жертвы показались бы ей незначительными ради столь боготворимого кумира. Она не пожалела бы ни крови, ни самой жизни, явись у ее драгоценного друга в них нужда.

В отношении же своей добропорядочной и несчастливой матери мадемуазель де Франваль была настроена несколько иначе. Отец неоднократно упоминал о том, как госпожа де Франваль по праву жены принуждает его оказывать ей постоянные знаки внимания, тем самым мешая ему посвящать все время своей ненаглядной Эжени, к которой он стремится всем сердцем. Вместо почтения и теплоты, естественно возникающих по отношению к столь достойной матери, ему удалось заронить в душу юного создания ненависть и ревность.

– Друг мой, брат мой, – так обращалась Эжени к Франвалю, не пожелавшему, чтобы дочь называла его как-то иначе, – эта женщина, которую ты зовешь женой, та, что, по твоим словам, произвела меня на свет, не многого ли она требует, желая всегда держать тебя при себе? Ведь она лишает меня блаженства проводить жизнь рядом с тобой. Да, я вижу, ты предпочитаешь ее своей Эжени. Что же до меня, то я никогда не смогу полюбить ту, что похищает у меня твое сердце.

– Милая моя подруга, – отвечал Франваль, – никто в мире не имеет на меня таких неоспоримых прав, как ты. Узы, существующие между этой женщиной и твоим лучшим другом, – лишь дань обычаю и социальным условностям, к которым я отношусь по-философски, и они никогда не нарушат тех уз, что связывают нас с тобой. Я всегда предпочту тебя, Эжени, ты будешь ангелом и светом моих дней, пристанищем моей души и смыслом моей жизни.

– О! Какие проникновенные речи! – отвечала Эжени. – Повторяй их почаще, друг мой! Если бы ты знал, как сладостно ощущать твою нежность!

И взяв руку Франваля, она прижимала ее к своему сердцу.

– Послушай, послушай, как отзываются твои слова, – продолжала она.

– Пусть твои ласки убедят меня в этом, – отвечал Франваль, сжимая ее в объятиях.

Вот так, вероломно и бесстыдно, он продвигался к совращению несчастной девочки.

Тем временем Эжени приближалась к четырнадцати годам. Именно на эту пору Франваль наметил свое злодеяние. Содрогнитесь! Он его свершил.

В тот самый день, когда она достигла означенного возраста, вернее, по завершении сего дня, они вдвоем, вдали от докучливой родни, коротали время в деревне. К одиннадцати часам утра, вырядив дочь наподобие девственниц, каких некогда приносили в жертву в храме Венеры, граф ввел ее в салон. Обстановка дышала сладострастием. Окна были занавешены. В полумраке виднелись разбросанные повсюду цветы. Посередине возвышался трон из роз. Франваль подвел к нему свою дочь.

– Эжени, – сказал он, возводя ее на этот престол, – будь сегодня королевой сердца моего и позволь мне преклонить пред тобой колена!

– Ты поклоняешься мне, брат мой, той, что всем на свете обязана тебе, породившему и сотворившему меня! Ах! Разреши лучше мне пасть к ногам твоим: вот воистину мое место, и я не стремлюсь к иному в наших отношениях.

– О моя нежная Эжени, – произнес граф, усаживаясь рядом на сиденье из цветов, призванных украсить его победу, – если ты действительно считаешь себя передо мной в долгу, если чувства твои на самом деле столь искренни, как я слышу от тебя, – ответь, известно ли тебе, каким способом можно меня в этом убедить?

– Каким же, брат мой? Не томи, назови его, и я быстро пойму, что ты имеешь в виду.

– Все чары, которыми щедро наградила тебя природа, все манящие прелести, которыми она украсила тебя, должны быть тотчас же принесены мне в жертву.

– Зачем же ты просишь? Не ты ли мой хозяин? Неужели то, что ты создал, не принадлежит тебе? Смеет ли кто-то другой наслаждаться плодами твоего творения?

– Подумай о людских предрассудках.

– Ты никогда не скрывал их от меня.

– Все же я не хочу преступать их без твоего согласия.

– Разве ты не презираешь их, так же как и я?

– Разумеется, презираю, но не желаю быть ни тираном твоим, ни тем более – соблазнителем. Милости, которых я добиваюсь, я желаю получить исключительно по любви. Ты знакома с обществом, я не утаивал от тебя ни одного из его соблазнов; прятать от твоих взоров других мужчин, предоставляя на созерцание лишь меня одного, было бы непростительным обманом с моей стороны. Если существует в мире тот, кого ты предпочитаешь мне, назови его сию минуту: я пойду за ним хоть на край света и доставлю его в твои объятия. Словом, я забочусь лишь о твоем счастье, ангел мой, твое счастье для меня важнее моего собственного. Сладостные утехи, что ты можешь мне подарить, ничего не значат для меня, если они не явятся залогом твоей любви. Решайся же, Эжени. Приближается миг твоего жертвоприношения, ты должна его свершить. Жреца же назначай сама: я отрекаюсь от наслаждений, что обещает мне это звание, если достигнуты они будут наперекор велению твоей души, и, желая оставаться достойным твоей привязанности в случае, если ты выберешь не меня, я приведу того, кого ты пожелаешь любить; не сумев завоевать твоего сердца, я постараюсь заслужить твою нежность и стану наперсником Эжени, коль мне не суждено стать ее возлюбленным.

– Ты будешь всем, брат мой, всем на свете! – воскликнула Эжени в порыве любви и желания. – Кому же приносить жертву, если не тому единственному, кого я боготворю? Кто во всей вселенной более тебя достоин обладать вызывающими твое вожделение нехитрыми прелестями, которые уже обжигают твои пылающие пальцы? Разве ты не чувствуешь по охватившему меня жару, что я, как и ты, тороплюсь вкусить наслаждения, о которых ты говоришь? Ах! Бери меня, бери, мой нежный брат, мой бесценный друг, сделай Эжени своей жертвой: жертвоприношение, свершенное этими любимыми руками, лишь сделает ее счастливой.

Безудержный Франваль, чей характер, как нам известно, отличался сдержанностью лишь в той мере, в которой это было необходимо для изощренного обольщения, немедля воспользовался доверчивостью дочери и, преодолев все препоны как с помощью принципов, которыми вскормил ее душу, открытую для любых впечатлений, так и благодаря мастерству, с которым очаровал ее в решающую минуту, завершил вероломное завоевание, став безнаказанным разрушителем целомудрия, чья сохранность была ему вверена самой природой и званием отца.