Элиза Райс - Путь к сердцу

– Это грустно.

– Грустно, Веня, это когда ты встречаешься с человеком полтора года, и в один прекрасный момент понимаешь, что вас абсолютно ничего не связывает. Когда ты смотришь в глаза этому человеку и видишь в них любовь, но знаешь, что в твоих – только мысли о последнем проекте. И вот это вот – грустно.

– Ты о Юле? – тихо спросил Веня.

– О Юле, о Светочке, о Наташе. Сколько их еще будет? Мне попадались поистине прекрасные женщины. Но ни одна у меня не вызывала таких эмоций, каких бы мне хотелось. Я ничего не могу с этим поделать. Я не могу заставить свое сердце любить.

– Светочка мне нравилась больше всех, – пробормотал Веня, – она была такой… светлой. Ей действительно подходило это имя.

– Да. Поэтому я и сбежала от нее быстрее всех. Мне было так неудобно… Было ощущение, что я пользуюсь ее добротой, ее чувствами. Я знала, что не полюблю ее. Я хотела. Правда, хотела. Но знала, что не смогу. Решила, что я просто не имею права держать ее около себя, в то время как, возможно, где-то ходит тот, в смысле, та, которая ее полюбит. Которая даст ей все то, чего она заслуживает. Я просто понимала, что ни с одной из них у меня ничего не выйдет. Поэтому не заставляй меня ходить на свидания и строить искусственные отношения. Я уверена, что если мое сердце кого-то выберет, я это пойму.

– Когда, – тихо сказал Веня, глядя в одну точку.

– Что?

– Не «если», а «когда твое сердце кого-то выберет».

– Возможно и «когда». Давай не будем о грустном. Расскажи лучше, как ты познакомился со всеми этими людьми.

Веня начал рассказывать что-то про какую-то очередную выставку, а я, слушая его в пол уха, мыслями была где-то далеко.

Я много раз думала о том, что сказал Веня. Я и сама прекрасно все это понимала. Но я действительно не могла разбудить в себе хоть какие-то чувства по отношению к девушкам, что у меня были. Я никогда не была полигамной, я никогда не изменяла, я никогда не делала чего-то такого, что обидело бы моих «подруг». Кроме одного – ни одну из них я не смогла полюбить.

У меня не было страха перед отношениями, перед обязательствами. Я просто ничего не чувствовала. Нет, конечно, была симпатия, поначалу было влечение, но я понимала, что это обычная физиология. Мы общались, ходили на свидания, изучали друг друга, притирались, потом секс, опять свидания, знакомство с друзьями или близкими. Но дальше все шло по одному сценарию. Работа захватывала меня куда больше, чем отношения. Мне все меньше хотелось этих встреч наедине, совместных ночей. Не потому что мне был интересен кто-то другой, а потому что мне было стыдно. Было стыдно смотреть в глаза своим девушкам. Смотреть на них своими глазами. Глазами, в которых не было ничего. Ни любви, ни привязанности, ни тепла. И я отпускала их. Всех до единой. Кто-то злился, кто-то просил подумать, кто-то благодарил. Какая бы не была реакция, я знала, что делаю правильно.

Я всегда думала, что в своих отношениях я действительно поступаю правильно. Это прозвучит странно, но я не уходила. Я их отпускала. Я отпускала всех своих девушек. Кроме одной. Только от одной я ушла. Потому что отпустить ее я была не в силах.

2006

Вене я позвонила только третьего января, когда я окончательно поправилась. В сам Новый Год и два дня до него у меня была высокая температура, и я просыпалась, только чтобы попить, иногда поесть и сходить в туалет. Новогоднюю ночь я проспала, как и все первое января. Бабушка пичкала меня какими-то отварами, папа – таблетками, в итоге, второго числа я проснулась впервые за несколько дней без температуры и желания не подниматься с постели. Я скинула, наверное, килограммов пять, и стала еще костлявее, чем была. Но в целом, чувствовала себя неплохо.

Какого же было мое удивление, когда мама Вени сдавленным голосом ответила, что ее сын и мой друг не может подойти к телефону, так как он заболел. Я подумала, что он все-таки подхватил эту заразу от меня и, попрощавшись, решила навестить товарища.

Еле уговорив папу и бабушку отпустить меня ненадолго на улицу, я, под их чутким наблюдением, натянула два свитера, теплые колготки, зимние горнолыжные штаны, шарф и утепленную куртку. Бабушка хотела заставить меня надеть еще шапку-ушанку, но, спасибо папе, он сказал, что моей обычной шапки с помпоном будет достаточно.

В итоге, забежав в магазин за апельсинами и лимонами, я, красная от жары, а не от мороза, помчалась к Вене, который жил в десяти минутах ходьбы от меня.

Его мама, Татьяна Ивановна, открыла дверь и очень удивилась, увидев меня на пороге. Я поздравила ее с наступившим и, протянув пакет с фруктами, шагнула в квартиру, как к себе домой. По сути, это и был мой второй дом. Мы с Веней дружили уже почти десять лет и, начиная с пятого класса, регулярно бывали друг у друга в гостях. Он даже ездил со мной и папой к нам на дачу. Его родители считали меня полноценным членом семьи и всегда мне были рады. Но в этот раз, наверное, впервые, я почувствовала, что мое присутствие здесь слегка неуместно.

– Марина, ты поправилась? Веня говорил, что ты простыла? – его мама стояла в коридоре, держа пакет с фруктами, что я принесла.

– Да, я абсолютно здорова. А что с Веней? Он тоже простыл? – я не понимала, почему она, как обычно, не приглашает меня пройти на кухню и не угощает своей выпечкой.

Тут в прихожую вошел Петр Сергеевич – отец Вени. Высокий, огромный, похожий на шкаф мужчина, у которого ладони были с мою голову.

– Привет, Мариш, как дела? – спросил он, подходя к своей жене.

Мне стало совсем не по себе.

– Все хорошо, спасибо. Где Веня? – я напряглась, чувствуя что-то неладное. – Он сильно простыл?

Тут Татьяна Ивановна как-то странно всхлипнула и закрыла лицо свободной рукой. Петр Сергеевич тут же приобнял ее за талию и, слегка подтолкнув, отправил женщину в дальнюю комнату – их спальню.

– Мариш, лучше тебе прийти в другой раз. Через пару дней. Веня… Сильно заболел, правда. И сказал, что не хочет, чтобы ты снова… заразилась.

Его слова показались мне странными. А то, как он отвел взгляд на последней фразе, только подтвердили мои догадки.

– Петр Сергеевич, Веня – мой лучший друг. Он мне, как брат. Я никуда не уйду, пока не увижу его.

То ли решительность в моем взгляде, то ли мой суровый все еще хриплый голос подействовали на него, но мужчина как-то тяжело выдохнул и, повернувшись ко мне, сказал:

– Только… Сделай вид, что все хорошо, ладно?

Эти слова меня окончательно напугали, но я смогла кивнуть.

Мы прошли по небольшому коридору и остановились у двери, где висел плакат с Жан-Клод Ван Даммом – любимым актером Вени. Петр Сергеевич постучал в дверь, скорее, для вида, и медленно открыл ее.

Я помнила, что обещала делать вид, будто все хорошо. Но увидев Веню, это обещание куда-то испарилось. Я уверена, что мои глаза были размером с часы на Красной Площади.