Эммануэль Арсан - Эммануэль

– Все зависит от того, что вы считаете риском. Каково ваше представление об опасности?

Итак, Эммануэль сама оказалась в положении вопрошаемого. На все, что она скажет о священных узах брака, о светских правилах, о добрых нравах – ответы Марио можно было угадать. В то же время она не имела еще достаточной смелости (или привычки), чтобы ясно и коротко изложить то, что ее интересует. Она ограничилась коротким ответом:

– Я не из трусливых.

– Больше мне ничего и не надо, – услышала она. – Итак, вы будете у меня завтра вечером?

– Но я не знаю, где вы живете.

– Дайте мне ваш адрес, я пришлю за вами такси, – он очаровательно улыбнулся, – У меня нет машины.

– Я могу приехать на своей.

– Нет, вы заблудитесь. Такси будет у вас в восемь вечера. Договорились?

– Договорились, – и она записала в его блокнот свой адрес. Марио смотрел на нее испытующим взглядом.

– Вы удивительно красивы, – наконец сказал он очень просто и спокойно.

– Стоит ли об этом говорить, – вежливо ответила Эммануэль.

Марио усадил гостью на низкий, красной кожи диван, по бокам которого горели две японские лампы. Одетый лишь в одни короткие голубые шорты слуга принес поднос с напитками, опустился на колени, поставил перед Эммануэль длинный низкий столик.

Сложенный из толстых бревен дом Марио буквально висел над поблескивающей чернотой водой канала. Одноэтажный, очень скромный снаружи, он был уютен и даже пышен внутри. Тонкий вкус его обитателя ощущался и в мебели, и в драпировках. Широкое, во всю стену, окно выходило прямо на канал. Со своего места Эммануэль могла видеть барки, на которых шла оживленная торговля рыбой, кокосовыми орехами, бамбуковыми палочками. Освещенные бумажными фонарями барки медленно проплывали мимо, и сидящие в них люди иногда заглядывали в окно. Из соседнего монастыря донесся звук гонга – монахов звали ко сну или к вечерней молитве. Совсем рядом слышался женский голос, напевавший колыбельную.

– Должен прийти один мой хороший приятель, – сказал Марио.

Его голос так хорошо сочетался с фигурками Будды и другими изваяниями, мерцавшими в слабом свете светильников. То ли от этого голоса, то ли от коктейлей, предложенных молчаливым слугой, Эммануэль чувствовала легкую истому. И неясная тревога пробудилась в ней, тревога, которую, однако, она постеснялась бы высказать.

– Я его знаю? – спросила она.

И, едва произнеся эти слова, поняла ситуацию – Марио и не собирался оставаться в нею наедине! Он запретил ей взять с собой мужа, а сам позвал другого мужчину, дуэнью мужского пола.

– Нет, не знаете, – ответил Марио. – Я сам познакомился с ним только вчера в посольстве. Он англичанин. Очаровательное существо. И удивительная кожа! Только здешнее солнце может придавать коже такой цвет.

Цвет… как бы вам сказать… Он вам понравится!

Обида и ревность терзали Эммануэль. Марио говорил с ней об этом человеке, как говорят, склонившись над витриной, о каком-нибудь лакомстве, казалось, он вот-вот причмокнет губами. Как она могла усомниться в его вкусах! Ариана была права, он неисправим. Но в то же время что-то неуловимое подсказывало Эммануэль, что прелести ожидаемого гостя предназначаются не только для того, кто их описывает, но и для нее самой.

Она устроилась поудобнее на диване. Так. Если Марио хочет ее – она не будет возражать. Она ждет этого – для чего же она пришла сюда; она решилась на этот шаг не только ради Мари-Анж, но и ради себя.

Она предвкушала, как будет расстегнуто платье, как она покажет свои ноги, почувствует, как к ее груди прижмется дотоле незнакомая грудь, ощутит первые прикосновения. Она будет задыхаться под тяжестью упавшего на нее тела, ею овладеют грубо, как это делают насильники. А может быть, наоборот: ласково, медлительно, пядь за пядью погружаясь в нее и вдруг останавливаясь, даже отодвигаясь, оставляя ее в ожидании, раскрытой навстречу, покорной, просящей, растерянной – о, сладчайшая отрешенность! А потом он снова возвращается, могучий, жаркий, так невероятно ласкающий все складки ее лона, выпивающий ее до последней капли и оставляющий ее орошенной, засеянной, нашедшей себя…

Эммануэль кусает губы, она уже готова, пусть он начинает, ведь он должен любить это медленное овладевание плотью, она жаждет его. Не надо слишком сложных игр, ей известны итальянские вкусы, и она им не очень-то доверяет.

Она уже приготовила в уме такое обращение к Марио: «Вы вправе воспользоваться представившимся вам случаем, но удовлетворитесь мною такой, какая я есть. Займитесь со мною любовью, потом отвезите меня домой, в объятия мужа. А уж после этого забавляйтесь, сколько душе угодно со своим англичанином». Но тут же она очень ярко представила, как она будет смущена, когда Марио посмотрит на нее презрительным взглядом и, скрестив руки на груди, произнесет: «Дорогая моя, вы ошибаетесь. Вы мне очень нравитесь, очень. Однако…».

И, действительно, она услышала голос Марио. Он говорил:

– Я очень хочу, чтобы вы показали ваши ноги. Как можно больше, так высоко, насколько это возможно. Квентин сядет вот сюда, на этот пуф. Смогли бы вы расположиться так, чтобы ваши колени были развернуты к нему и он смог бы заглянуть вам под платье?

У Эммануэль помутилось в глазах, а Марио между тем положил руку на ее плечо, кончики его длинных пальцев коснулись начала ее грудей. Одной рукой осторожно развернув Эммануэль, другой он взял за подол платья и поднял его наискось, обнажив левую ногу женщины до половины ляжки, а правую почти до конца.

– Нет, не надо их держать сомкнутыми. Прекрасно, вот так. И, ради Бога, не двигайтесь. А вот и он!

Руку Марио смыло с бедра Эммануэль стремительной волной. Он принимал нового гостя, бросая в то же время внимательные взгляды на Эммануэль и улыбаясь ей, как улыбается экзаменатор робеющему ученику. Но самым робким оказался англичанин. Он не взглянул на ноги Эммануэль, она отметила это и с досадой и с каким-то удовлетворением от того, что маневры Марио оказались безуспешными. Квентин предстал перед ней теперь скорее союзником, чем неприятелем. Ей захотелось быть с ним полюбезней, показать ему, что он ей понравился. Он и в самом деле был, надо признаться, неплох. Если бы только не его извращенные вкусы!

Увы, новый гость не знал ни слова по-французски. «Такое у меня счастье, усмехнулась про себя Эммануэль. – Я просто обречена быть предназначенной лишь тем путешественникам, которые не знают языков». Двусмысленность положения, воспоминания о путешественниках вызвали в ней довольно вольные фантазии: она попыталась представить себе, как язык Квентина находит ее язык, потом спускается к животу… Она пустила его еще дальше, вот он входит в нее… Эммануэль попыталась произнести несколько английских фраз из тех слов, что она выучила за три недели в Бангкоке, и хотя далеко это беседу не продвинуло, англичанин был явно восхищен.