Ана Феррейра - Амадора. Та, что любит...

– Ндравишься ты мне, ну прямо до невозможности!

– У меня же есть парень. А с тобой я согласилась встретиться… сама не знаю почему.

– Мне охота тебя увидеть безо всего.

– Ты же написал: «С уважением».

– Да, с уважением и есть. Я тебя и пальцем не трону.

К вечеру меня так и подмывало исправлять ошибки в его речи, но вскоре я притерпелась и даже иной раз сама уснащала свою речь его словечками.

Он уговаривал меня поехать с ним в «гостиницу на час» в Пиньейрусе.

– Мне бы поглядеть только. Пальцем не трону я тебя.

– А ну как обманешь?

– Матерью клянусь.

– Поклянись лучше отцом.

– Отца нету, прынцесса…

– Как это – нету?

– Ну, не видал я его ни разу. Не знаю даже, как звать…

– Документ у тебя есть?

– Чего это?

– Документ. Ну, удостоверение личности. Есть у тебя?

– Есть. И пропуск служебный есть…

– Покажи.

Он порылся в бумажнике и сунул мне документ. В графе о родителях – только имя матери. Я разразилась хохотом. Он сразу помрачнел и стал пережидать приступ моего смеха. Я объяснила, почему смеюсь.

– Исполин…

– Чего это?

До него не дошло, а мне было лень объяснять. Пока мы ехали в так называемую «гостиницу на час», я все думала, сколько же на свете исполинов, и пришла к выводу, что нет ничего страшного в том, чтобы раздеться догола перед мужчиной, к которому меня не тянет лишь потому, что он сын матери-одиночки.

Гостиница оказалась простенькой. Администратор вручил нам ключ от тринадцатого номера, но Жозиас отказался и взял от двадцать третьего. В номере хорошо пахло. Все чистенько. Двуспальная кровать с хорошо проглаженными простынями, кресло, зеркало и телевизор. Очень прилично. В такой обстановке я чувствовала себя вполне непринужденно. Я сняла туфли. Жозиас уселся в кресло и уставился на меня.

– Ну что, мне раздеться?

– Да! Я только про то и думаю…

– А хватать меня не станешь?

– Не стану. Честное слово.

– Ну, ладно.

Легкомысленная девица начинает раздеваться… Снимаю сначала брюки, потом кофточку и каждый раз гляжу на него. Ровным счетом ничего не ощущаю. Снимаю лифчик. Он закрывает глаза, потом снова открывает и восхищенно улыбается. Отличное шоу! Театральным движением снимаю трусики. Забираюсь на кровать. Он сидит неподвижно, потом преклоняет колени передо мной – своей богиней. Да, это не театр – это алтарь. Но я прерываю обряд.

– Вроде всё.

– Ну, спасибо тебе огромное.

– Не за что.

Он встал с колен, а я уселась на кровати.

– Можно, я ножки тебе поцелую?

– Можно, но только ножки.

Я снова легла, а он принялся благоговейно целовать мне ноги. Потом стал ласкать колени и бедра… Когда я меньше всего ожидала и уже начала было заводиться, он ни с того ни с сего поднимается и пятится на несколько шагов.

– Давай-ка уберемся отсюда.

– Тебе что, не понравилось видеть меня голой?

– Еще как пондравилось! Да вот боюсь – не выдержу.

Я перевернулась на кровати, чтобы он увидел мое тело в движении.

– Ну что, мне одеваться?

– Ах ты, прынцесса моя… По мне бы не надо, да лучше тебе одеться, знаешь…

– Отчего же?

– Да оттого, что мне точно не удержаться…

– А чего бы ты хотел, кроме как поглядеть на меня?

– Только то, что тебе бы пондравилось.

– Ты же знаешь, что у меня нет ни малейшего желания…

– Да знаю я. Пожалела ты меня, только и всего. Я и это знаю.

– Сострадание…

Он повторил:

– Сострадание…

Мне вспомнился Микеланджело. Нелегко представить этого человека в позе какой-нибудь его статуи.

– Pietа! Жозиас, обними меня…

– Это как это?

– Да обними же меня! Сними рубашку.

Он повиновался. Снял рубашку и лег на меня. Я, наконец, вообразила статую Микеланджело, расчувствовалась и заплакала. Это был самый нелепый момент за весь вечер. От слез у меня выскользнула из глаза контактная линза, а рабочий подумал, что это осколок хрусталя.

– Ты святая! Господи, Царь Небесный… Вот сподобился я чуда! Ты взаправду святая.

– Откуда это у тебя?

– Да из глаза же из твоего! У тебя слезы хрустальные!

– Да ты что! Это моя контактная линза.

Я вставила ее обратно. Бедняга Жозиас насилу дышал.

– Ты уж сразу – святая…

– Я думал, это хрусталь, прынцесса.

– Вот принцесса – это лучше.

– День рождения-то у тебя когда?

– А что?

– Да так просто…

– Девятнадцатого ноября. В день флага.

– Прости, но теперь мне точно невтерпеж.

– Жозиас!

Он обхватил меня, повалил на кровать и одним движением скинул брюки и трусы. Я не сопротивлялась.

– Я к тебе взаправду с уважением. Ты уж пожалей меня.

Я ощутила прилив сострадания и позволила этому мужчине утолить моим телом свою любовную жажду. Я была в полном его распоряжении. Бережно и благоговейно наслаждался он каждой частичкой моего тела. К счастью, за все это время он не проронил ни слова. Когда он кончил, я заплакала. Он вцепился в меня и принялся клясться и божиться, что сделает все, чтобы остаться со мной, что бросит жену, что будет учиться, что готов умереть за меня… Я молчала и только плакала. Три дня я мучилась оттого, что отдалась из сострадания. Pietа. Больше я никогда Жозиаса не видела, но много лет подряд он присылал мне в день рождения белые цветы.

Умственная работа – не для меня. Гораздо больше привлекают меня игры, спорт… Люблю танцевать, заниматься альпинизмом, ездить на велосипеде, кататься на коньках, выполнять упражнения на трапеции… Сходила я как-то в цирк – программа называлась «Крылья желания» – и захотелось мне работать на трапеции. Записалась я на цирковые курсы. Научилась быстро. Годы занятий гимнастикой и родство с ангелами сделали свое дело – прыжки мне давались легко. Трех месяцев не прошло, как я уже взлетала в воздух под желто-голубой брезентовый купол цирка Фавьеро. Мои успехи не остались без внимания со стороны дирекции, и меня пригласили выступать на трапеции вместо одной забеременевшей гимнастки. Я очень волновалась перед дебютом. Но все прошло отлично. Мне бурно аплодировали.