Робин Шоун - Женщина Габриэля

Виктория проигнорировала предупреждение.

Его волосы были длиннее, чем того требовала мода; они вились у него над воротником.

Чувствуя себя необычайно слабой и в тоже время — бесконечно могущественной в своей женственности, она протянула дрожащую руку, чтобы прикоснуться к серебристому локону.

От него не последовало никакого предупреждения или протестующего движения, но внезапно расстояние между ними оказалось много больше тех нескольких дюймов, что разделяли их тела.

— Одевайтесь, мадемуазель, — категорично заявил он. — И назовите мне имя человека, который нанял вас.

«Одевайтесь», — отдалось в ушах Виктории. А вслед за этим: «И назовите мне имя человека, который нанял вас».

Внезапно она ощутила тепло камина на своих грудях и ягодицах, которые вдруг стали похожи на глыбы льда.

Тяжелые.

Нескладные.

Нежеланные.

Она не понимала, почему белокурый мужчина отстранился. Ей не было нужды понимать.

Отказ был отказом на любом языке, неважно, словесном или физическом.

Цепляясь за свою боль, Виктория отступила назад.

Левый каблук подвернулся.

Она отчаянно ухватилась… за белую ткань.

Шпильки дождем посыпались на столешницу из черного мрамора.

С силой врезавшись в стол, она уставилась сквозь пряди темных безжизненных волос на пистолет. Рукоятка была вырезана из розового дерева, ствол тусклый, сизого цвета. Такого же цвета, как волосы ее отца, ошеломленно отметила она. А потом на виду остался только тусклый сизый металл, дерево поглотили длинные изящные пальцы.

Резко откинув голову, Виктория выронила салфетку. Одновременно она оттолкнулась от стола.

Свет заполнял зрачки мужчины, пока их чернота не стала двумя крошечными булавочными уколами, а радужки не превратились в литое серебро.

В них не было никакой страсти. Никакого сострадания.

Никакого признака интимных слов, сказанных им.

В мозгу Виктории немедленно возникла картина ее трупа, одетого только в сморщенные чулки и изношенные полуботинки.

Она не хотела, чтобы ее труп, опутанный волосами, был найден одетым в сморщенные чулки и изношенные полуботинки.

Слова поднялись в горле; она проглотила их. Она сказала, что не станет умолять. И она не станет.

— Вы собираетесь убить меня? — ровно спросила Виктория.

Звук развалившегося в камине дерева был ей ответом.

Светлоглазый мужчина гибко поднялся; одновременно он отогнул правую полу фрака, вкладывая пистолет в кобуру, что висела у него под рукой — мелькнула коричневая кожа, немедленно скрытая одеждой. Повернувшись, он обошел стол с черной мраморной столешницей и прошагал по роскошному красно-коричневому ковру. Черные фалды равномерно покачивались в такт движениям: левая, правая, левая, правая. Он сгреб ее одежду, упругие ягодицы напряглись под черными шелковыми брюками.

Шелк и шерсть мягко ткнулись ей в грудь.

Виктория рефлекторно поймала одежду.

Со спины он был так же изящен, как и спереди.

Но теперь она видела перед собой не его спину.

Холодные серые глаза отвергли ее наготу и ценность как женщины, не важно какой — девственницы или нет.

— А я должен убить вас? — невозмутимо переспросил он.

Казалось, будто она жила с угрозой смерти всю свою жизнь.

Виктория задрожала — ноги, руки, живо т.

Но и ради своей жизни она не доставит ему удовольствия видеть ее страх.

Подняв руки, она вызывающе натянула через голову изношенную шерсть, руки путались в шелке панталон, высвобождаясь. Наклонившись, она ступила в панталоны. Минули часы, пока она застегивала две крошечные пуговицы на их поясе. Минули дни, пока она застегивала деревянные пуговицы, тянувшиеся вдоль лифа шерстяного платья.

Серебряно-серые глаза ждали ее.

— Я — девственница, — ровно сказала она. — И у меня нет, — шесть месяцев назад она даже не знала такого слова, которым называли мужчин, живущих за счет приносимого женской плотью дохода, — сутенера.

Его глаза блеснули серебряным льдом.

— Я полностью осведомлен о вашем девственном статусе, мадемуазель.

Виктория втянула воздух; это не утихомирило колотящееся сердце.

Желание, которое всего несколько минут назад сжимало ее груди и растекалось влагой между бедер, продолжало биться и пульсировать — животное, которому еще предстояло осознать свою смерть.

Виктория перевела дыхание, чтобы успокоиться; это не помогло.

— Тогда, боюсь, я не понимаю, что вы хотите узнать.

— Я хочу узнать, почему вы здесь.

— Я думала, что это очевидно, — ответила она, ощущая пульсирующую кровь и быстрое биение сердца.

— Вас послал сюда мужчина, мадемуазель. Мне нужно знать его имя.

— Меня не посылал никакой мужчина, — повторила она. По крайней мере, непосредственно не посылал.

Но ее бы здесь не было, если бы не мужчина.

— Значит, вас послала женщина.

— Меня не посылала сюда женщина.

Его голос стал резче.

— Кто дал вам деньги, чтобы подкупить швейцаров?

Она не впадет в панику.

— Я не подкупала швейцаров.

— Мой дом — не общедоступный паб, мадемуазель. — Его пристальный взгляд был непреклонен. — Как вы миновали моих швейцаров, если не подкупили их?

Мой дом. Мои швейцары.

Предчувствие опасности смешалось со страхом, гневом и пульсирующим желанием Виктории.

— Вы владелец этого дома свиданий?

Его серебряные глаза не показали ни проблеска эмоций.

— Я — Габриэль.

Габриэль. Дом Габриэля.

О, Господи. Виктория сказала, что пришла в дом Габриэля в надежде, что он будет там.

«Первый раз у женщины должен быть с таким мужчиной, как вы», — сказала она.

Он подумал, что она намеренно вторглась в его дом, чтобы заинтересовать его?

— Вы француз? — импульсивно спросила она. И задумалась, не одурманили ли прошлые шесть месяцев ее разум.

Какая разница, кто он по национальности?

Француз мог застрелить женщину так же легко, как и англичанин.

— Я — француз, — холодно подтвердил он. — В последний раз, мадемуазель. Как вы миновали швейцаров?

Виктория вспомнила двух мужчин, охранявших вход в здание: волосы одного отливали золотом так же, как у стоящего сейчас перед ней мужчины — серебром; волосы другого швейцара мерцали, словно насыщенное красное дерево.

Их красота бледнела в сравнении с красотой их работодателя.

— Я сказала им, что мне нужен покровитель, — кратко ответила она. Гадая, поверит ли он ей.

Гадая, почему не поверит.

— И они впустили вас? — язвительно спросил он, серебряные глаза предупреждающе сверкнули.

Виктория распрямила плечи.

— Я не имею привычки лгать, сэр.

— Неужели?

В его голосе отчетливо слышался цинизм.

«Как вас зовут, мадемуазель?