Тиамат - Эклипсис

– Он, наверное, давно меня забыл, кто я для него, всего лишь грязный смертный, один из тех, кто мучил и убивал его собратьев… А я помню каждый его взгляд, каждый жест, каждое движение, его голос все еще звучит у меня в ушах… Ты бы видела его, Лэй, как Творец мог создать такую красоту!.. Если бы я был небесным светилом, я бы останавливал свой бег, чтобы взглянуть на него; если бы я был ураганом, я бы замирал у его ног; если бы я был океаном, я бы расступался перед ним, чтобы он прошел по мне, как посуху…

– Бедный мой Алэ… – голос Лэйтис дрогнул. Глаза ее были мокры от слез. А ведь сурового командира кавалерийского полка нелегко было заставить плакать.

Она обняла его, зарывшись лицом в рыжие волосы, и они долго молчали. Прижавшись к ее груди, Альва внимал биению ее сердца, впервые за много дней чувствуя себя… нет, конечно, не счастливым, но дивно спокойным и умиротворенным.

Лэйтис первой нарушила молчание.

– Я знаю, как это тяжело – неразделенное чувство, – сказала она. – Но ведь надежда всегда остается! Может быть, вам еще суждено встретиться.

Альва только вздохнул. По иронии судьбы именно он когда-то являлся предметом единственной в жизни Лэйтис безответной любви. Финал их совместной истории был счастливым, и он знал, что она думает сейчас об этом: что их все-таки свел слепой случай, именно в тот момент, когда она окончательно уверилась, что любовный союз между ними невозможен.

– Лэй, он же Древний. Если мы когда-нибудь встретимся, в чем я глубоко сомневаюсь, то это будет бой или плен. Мы сойдемся как враги. Может быть, он даже не станет меня убивать, но я бы с радостью пал от его руки, ведь он никогда не посмотрит на меня даже как на друга.

– О чем ты говоришь, Алэ? Ты самый красивый кавалер в Трианессе, одна твоя улыбка способна заронить любовь в сердце и мужчины, и женщины!

– Древние считают грехом однополую связь. Ты думаешь, я способен вызвать в нем хоть что-то, кроме отвращения? Да будь я даже прекраснейшей девушкой из смертных, он никогда бы на меня не взглянул. Говорят, что сердца Древних холодны, как ледники Хаэлгиры, что они называют любовью возвышенную склонность душ и разумов – и никогда не применяют это слово к похотливым смертным. Мы для них низшая раса, немногим лучше животных! – с горечью произнес Альва. Он чувствовал извращенное удовольствие, нарочно растравляя свои раны.

Лэйтис отстранилась и взяла его лицо в ладони, нежно и ласково. Он каждый раз удивлялся, какими нежными могут быть ее руки, которые с легкостью дарили смерть и наносили увечья.

– Два года назад, когда мне случилось побывать в Фаннешту, я заказала для тебя гороскоп, но тебе его не отдала, зная твое отношение ко всяким прорицательским штучкам. Однако я в это верю, ты же знаешь, и для меня предсказания всегда подтверждались. Тебе напророчили, что в сердечных делах тебе всегда будет сопутствовать удача. Еще там говорилось, что тебя ожидает счастье в любви, которое придет к тебе после тяжелых испытаний, что ты найдешь то, что искал всю жизнь, и судьба пошлет тебе больше, чем ты когда-либо у нее просил. Душа моя, ведь жизнь не кончена… Откуда ты можешь знать, что ждет тебя завтра или через месяц?

– Я чувствую только безысходность, когда думаю о будущем. Лэй, милая, не могу даже представить, что буду счастлив с кем-то другим! Я готов провести свою жизнь в горе и нищете, но только рядом с ним! Мне кажется, я безумен, но я не хочу излечиваться от этого безумия.

– Безумие – не твоя любовь, а то, что ты делаешь с собой. Алэ, я не верю, что ты способен махнуть рукой на свою жизнь, отказаться от величайшего дара, которым награждает нас бог. – Лэйтис погладила его по щеке, взгляд ее был серьезен, глаза настойчиво всматривались в глаза Альвы, пытаясь найти в них подтверждение своей вере. – Я никогда не считала тебя трусом. Найди в себе смелость жить дальше – и жить достойно! Твоя скорбь и печаль безмерны, но успокоить их может только время, а не пагубные пристрастия. Смерть в канаве Нижнего города – не самая почетная участь для кавалера из высокого рода.

– Мне все равно, – упрямо сказал Альва, отводя глаза.

Он соврал: на самом деле ее слова будили в нем затаенный стыд. В устах любого другого такая патетика звучала бы смешно и глупо, но Лэйтис никогда не говорила ничего, во что бы не верила сама, он уважал ее за это, даже преклонялся перед ней. Командир Белой крепости леди-полковник Лизандер редко произносила слова «честь», «достоинство», «доблесть», но понятия эти были неразрывно слиты с ее жизнью. Когда он только начинал свою придворную жизнь, полную услад и развлечений, она водила людей в смертельный бой и сама не раз стояла на краю гибели. Альва не мог противиться влиянию той, которая разжигала отчаянную храбрость в сердцах воинов и воодушевляла их в битве.

– Даже если твое сердце занято, это не мешает получать удовольствие от жизни. Пусть твоя любовь тебя окрыляет, а не пригибает к земле. Завтра ты вернешься к своим обязанностям во дворце и будешь снова сочинять стихи, я уже соскучилась по твоим стихам, Алэ, – сказала Лэйтис мягко и в то же время непреклонно, так что невозможно было спорить. – И бросишь ходить в Нижний город. И будешь участвовать в празднествах, и перестанешь смотреть с кислой миной на дам и кавалеров Трианесса только потому, что они непохожи на твоего возлюбленного. А сейчас одевайся, мы едем на конную прогулку в дворцовый парк.

– Боже всемогущий, что, прямо сейчас? – простонал он.

– Офицер, как вы разговариваете со старшим по званию? – Она состроила такую суровую гримасу, что он не удержался от улыбки и шутливо отсалютовал:

– Слушаюсь, леди-полковник Лизандер!

Погруженный в задумчивость, Альва медленно ехал верхом по узким улочкам столичного предместья в сторону главной площади, мимо зеленых виноградников, оливковых рощ и цветущих садов. В воздухе пополам с ароматом цветов была разлита какая-то сладкая нега, летний день, клонившийся к закату, дышал сонным, разморенным покоем. С расстилающегося вдалеке моря иногда налетал ветерок, прохладными поцелуями лаская разгоряченную кожу. Альва чувствовал, как его убаюкивает мирная тишина предместья. Мысли текли лениво, цепляясь одна за другую, и даже печаль была по-летнему светлой и сладкой.

Возвращаясь из загородного поместья одного из королевских чиновников, куда его отправили с поручением из дворца, Альва думал о себе и своей несчастной любви. Лэй вовремя вытащила его из пучины любовной тоски. Он еще дешево отделался: потерял всего лишь два месяца жизни, которые почти совершенно изгладились из его памяти – как корова языком слизнула, если забыть, что ты поэт и трианесский дворянин, и выражаться по-простонародному. Альва и не хотел бы в подробностях помнить, до какого скотского состояния умудрился себя довести и что вытворял в таком состоянии. Даже обрывков воспоминаний хватало, чтобы вызвать содрогание и стыд. Взять хотя бы историю с притоном. Какие-то голодранцы разыгрывали в карты право первым с ним лечь – с ним, кавалером Альвой Ахайре, которого тщетно добивались многие богатые и знатные дворяне! – пока он сам, полураздетый и пьяный, с тупым равнодушием за этим наблюдал.