С. Алесько - Поймать ветер

Ника, несмотря на свою жалостливую натуру, далеко не глупа, и быстро сообразила, что помогло мне раскусить "калеку", да я и сам не таился. К чему? Наживаться на доброте хозяйки "Подгулявшего филина" не хотелось. Она это оценила, и мы стали друзьями или, может, правильней сказать, любовниками. Друзьям-то вроде как не положено спать вместе.

Пожалуй, только сейчас, едва ли не на себе таща с трудом передвигающую ноги Малинку, я оценил правильность своего тогдашнего решения не вытягивать денег из Ники.

Сладенькой было совсем худо. Жар стал таким сильным, что каждое прикосновение к коже девочки казалось обжигающим. Я здорово струхнул (ну как болезнь окажется серьезной?), но уверенная манера хозяйки быстро вернула мне спокойствие.

Путник был поручен заботам заспанной служанки, а Ника занялась нами. Взглянув на пылающее лицо Малинки, покачала головой.

— Что, так плохо? — обеспокоенно спросил я.

— Да уж нехорошо, — женщина чересчур пристально заглянула мне в глаза, на лице ее промелькнуло удивление. Тьфу, и эта сейчас примется подшучивать над моей излишней заинтересованностью. Вот бабы! Девушке плохо, я о ней тревожусь, что тут такого? — Пойдем, милая. Тебе надо лечь.

— А напиться можно? — слабым голосом спросила Малинка.

— Заботливый тебе спутник попался, я погляжу, — женщина вновь глянула на меня, на сей раз укоризненно. — Вот, возьми, — налила воды из кувшина, позабытого на одном из столов. — Чуть позже сделаю лечебный отвар, к утру все пройдет.

— С-спасибо, — Малинка с жадностью припала к кружке, ее по-прежнему трясло, зубы глухо застучали о край.

В комнате Ника помогла девочке раздеться и наградила меня очередным осуждающим взглядом, заметив ссадины и синяки на малинкиных груди и бедрах. Как будто это я их оставил! Сладенькая все-таки порезалась травой, но не так сильно, как я опасался, больше наследили солдатские лапы. Если и мучило меня некоторое сожаление из-за нечаянно убитого караульного, то при виде испятнанной белоснежной кожи оно незамедлительно улетучилось.

— Ну вот, теперь пойду займусь лекарством, — проговорила Ника, укутывая забравшуюся в постель Малинку до подбородка.

— С-спасибо, — простучала зубами бедняжка.

— Надеюсь, получится на здоровье! — улыбнулась женщина. — Я заберу его ненадолго, — кивнула на меня.

— К-конечно, — пробормотала сладенькая без особой радости, а когда я пообещал быстро вернуться, взглянула, как умирающая лань.

— Не волнуйся, — усмехнулась хозяйка, прекрасно поняв опасения гостьи. — Меня в спальне друг любезный дожидается. Еле от него отбрыкалась, чтобы вас впустить.

Сладенькая что-то смущенно пробормотала и натянула одеяло до носа.

— Я была о тебе лучшего мнения, Перчик, — сразу приступила к делу Ника, когда мы уединились на кухне. — Неужели ты всегда так обращаешься с женщинами?

Я, признаться, был огорошен ее словами. Думал, хозяйка просто хочет поболтать со старым приятелем, а заодно обсудить плату за постой.

— Как "так"? — решил для порядка уточнить, хотя догадывался, что она имеет в виду.

— Таскаешь больную по дорогам, да еще ночью. Синяков наставил, причем, насколько я рассмотрела, вовсе не губами. Исцарапал. На, — со стуком положила на стол передо мной ножницы, — умеешь пользоваться?

— Травки тебе для отвара порезать? — невинно полюбопытствовал я. — Ника, ты не в ожидании, часом? Ведешь себя, как мамаша.

— Ногти подстриги, — усмехнулась хозяйка, ставя чугунок с водой на плиту, в которой уже гудел огонь.

— С ногтями у меня порядок, — вздохнул, отодвигая ножницы. — Это не я ее…

И поведал вкратце всю историю. Малинка, правда, из белокостной стала просто дочкой богатея из Турьего Рога, сбежавшей из дома с любовником, который и определил ее в веселый дом. Я попал в темницу из-за неудавшейся кражи в "Красном петухе". Ника, конечно, добрая душа, и по-своему любит меня, но болтлива, как все кабатчики. Сама не заметит — выложит то, о чем ее просили молчать, просто чтоб потешить очередного посетителя. Я же, будучи жуликом, привык путать и заметать следы. Наши с Малинкой приключения были слишком необычны, и рассказ о них непременно застрял бы в памяти, да еще и стал бы передаваться из уст в уста, грозя дойти до ушей Туманного лорда и его людей. А то, что наплел я, более чем заурядно. Прохожие-проезжие таких побасенок за свою жизнь выслушали немало (кое-кто, наверно, сам попадал в схожие переплеты) и успели устать от них.

На жалостливую Нику история подействовала должным образом.

— Бедная девочка! — завздыхала кабатчица, залила какие-то травы кипятком и уселась за стол напротив меня.

— Я, знаешь ли, тоже не богатый.

— Ты? — Ника взглянула с усмешкой. — Да, и тебе можно посочувствовать. Так уж и быть, пожалею на обратном пути, когда снова пойдешь на юг. Тогда причин будет больше.

Ну вот, начинается! Неужели я и впрямь выгляжу рядом с Малинкой влюбленным дурнем? Да, она мне нравится! Да, распроклятая вина перед сладенькой до сих пор ворочается в душе свернувшимся в клубок ежиком… И да, ревность во мне тогда проснулась бешеная… Ну и что? Я по-прежнему с удовольствием смотрю на крепкую ладную фигуру Ники, на ее большой яркий смеющийся рот, на белую шею, где виднеется след от поцелуя… С удовольствием добавил бы туда еще один, прямо сейчас, да-да…

— От твоей жалости не откажусь, — хмыкнул я, прогоняя скабрезные мысли. — А насчет причин ты ошибаешься. Вы, бабы, все одинаковы, и печалиться о какой-то одной, когда в твоем распоряжении все остальные, попросту глупо.

— Конечно-конечно, — с преувеличенным одобрением закивала кабатчица. Она, в отличие от Малинки, умела определить, когда мужику можно перечить, а когда — не стоит. — Вот, отнеси ей, — слила отвар в большую кружку, поставила на поднос, где уже красовалась кой-какая снедь. Весьма кстати: в животе давно урчит от голода. — Пусть выпьет все сразу. Я это снадобье у нашего колдуна покупаю, чтоб хворых постояльцев лечить. Пока все были довольны. За ночь простуду как рукой снимает.

— Спасибо, и за ужин тоже. Колдун, небось, дорого берет?

— Недешево. Да ты, Перчик, не беспокойся. Не собираюсь ни на тебе наживаться, ни на девочке твоей. Чай, не последний раз видимся, еще успеешь рассчитаться, — ласково взъерошила мне волосы. — И вот еще, возьми, — протянула склянку. — Смажешь бедненькой ссадины.

Малинка не скрывала радости и облегчения при виде меня. Немного покапризничала, правда, когда увидала большущую кружку. Мол, горячее слишком, пахнет неприятно, да еще так много. Пришлось ее нежить и уговаривать, но не скажу, что это было так уж неприятно, да и ломалась она недолго.

Сладенькая даже есть не стала, выпила отвар и почти сразу уснула. Я расправился с едой и забрался в постель. Девочка по-прежнему была обжигающе-горячей, но дышала ровно и дрожь ее больше не била. Что ж, оставалось надеяться на искусство холмищенского колдуна…