Теодор Рошак - Воспоминания Элизабет Франкенштейн

— Эта татуировка… откуда она у вас?

— Не помню.

— Может, вы когда-то были моряком?

— Никогда не был. Это не моя наколка.

— В таком случае чья же?

— Неужели никак не поймете? — нетерпеливо стонет он. — Рука не моя. Все не мое. Бывает, что вся плоть и жилы моего тела кричат мне голосами других существ, мертвецов, что вновь живут во мне. Эта рука, плечо, палец… мозг. Будто идешь по кладбищу, и из каждой могилы доносятся голоса, выкрикивающие свои имена. Можете вообразить, каково это, узнать, кто ты? Вещь? Артефакт?

— Я правда не могу этого понять.

— Вы видели! Не притворяйтесь, что не видели.

— Я видела Виктора… так мне показалось.

Я уже усвоила, что его глаза, как глаза зверей, не обладают выразительностью человеческих. Они способны только на непроницаемый взгляд. И, как в случае со зверями, с огромным сожалением понимаешь, что их чувства должны быть сокрыты от тебя. Если он испытывает боль, должно быть больно и тебе; он этого не покажет. Если он грустит, то и тебе должно быть грустно; слез ты не увидишь. То, что я чувствую сейчас, будучи рядом с ним, — это невыносимая мука.

— Хватит! — кричу я, — Пожалуйста, прекратите!

Услышав мой крик, Алу, которая ждет снаружи, вспархивает и с тревожными воплями кружит у входа в пещеру. Жгучие слезы слепят глаза, и, выбежав из пещеры и следуя за ней, я едва не срываюсь в пропасть, но Адам оказывается рядом и спасает меня. Крепко держа, он медленно сводит меня вниз по той же тропе, которою мы поднялись к пещере. Весь долгий путь домой мы не обмениваемся ни словом. Только в сумерки мы достигаем поместья. Он останавливается у южных ворот и знаком показывает, чтобы я шла дальше. Желаю ему доброй ночи; он молчит, но его голос следует за мной. Звучит во мне. Звучит во мне, когда возвращаюсь в замок живая и невредимая. Звучит во мне, когда гоню сон, вместо того чтобы уснуть. Вновь и вновь один вопрос: Можете ли вы по-настоящему любить его?

— Можете ли вы по-настоящему любить его?

— Мы помолвлены.

— Разве помолвку нельзя разорвать?

— Наш союз был предрешен еще в детстве.

— Он причинил вам боль.

— Как вы можете это знать?

— Мы оба претерпели от него.

— Я простила его.

— Но не я.

— Умоляю…

— Бесполезно умолять. Я не то, что вы.

— Вы неспособны на милосердие?

— Я прочел ваши книги, где пишется о высоких принципах и благородных чувствах. На многое в них я смотрю как пришелец с иной планеты, который ничего не ведает о ваших стремлениях, ваших страстях. Мой разум как некий бессловесный автомат, который способен подражать вашей умственной деятельности; хотя я изучил столько книг, я меньше крестьянского ребенка понимаю смысл смеха или плача. Я никогда не смеялся, не способен и лить слезы. Но существуют вещи, которым учит сама великая Природа, коренной принцип един для всех живых существ повсюду. «Око за око, зуб за зуб». Это мне понятно. Это справедливость зверя. Предупреждаю, не ждите от меня иного понимания, нежели понимание зверя. «Жизнь за жизнь». Суровый закон.

Он говорит, не сводя с меня взгляда. Холодного. Свирепого. Такого взгляда прежде я у него не замечала: бесстрастного взгляда хищного зверя, выслеживающего жертву.

Странный, поразительный случай. Мы сидим на мшистом уступе скалы; далеко внизу Арвэ с грохотом мчится по тесному ущелью. Пространство перед нами, уходящее к Дендю-Миди, — океан яростных темных туч, клубящихся над горой, и в нем десятками извилистых тропинок между небом и вершиной полыхают молнии. Адам простирает руки, словно может коснуться туч. Мгновение, и я вижу, как на кончиках его пальцев появляется бледный голубой огонь. Призрачное пламя бежит вверх по его рукам и, наконец, охватывает шею, плечи и грудь подобием нимба, окружающим верхнюю часть тела. Смотрю на его лицо, всегда столь холодно-бесстрастное; оно выражает тихий экстаз, иначе не скажешь.

Через несколько секунд он оборачивается ко мне — его лицо сияет голубым светом.

— Это кровь моя, — говорит он.

— Вас беспокоят мысли о женщине. Могу сказать, напрасно вы волнуетесь.

— Какой женщине?

— Вы беспокоитесь, что Виктор любит другую. Думаете, что, возможно, поэтому он не возвращается так долго.

— Как вы можете знать, что я думаю?

— А разве это не так?

— Так.

— Тут вам нечего бояться. Такой женщины не существует.

— Вы это знаете наверняка?

— Есть женщина… но он нисколько не разделяет ее любви. Даже напротив.

— Что же тогда их связывает?

— Говорю же: вам нечего бояться, что он любит другую. Вся любовь, на которую только способен мужчина, принадлежит вам.

— Кто же тогда та женщина, о которой вы говорите?

— Не спрашивайте меня больше ни о чем. Только верьте тому, что я сказал.

И я верю. Я начинаю убеждаться в сверхъестественных способностях Адама. Наши мысли не секрет друг для друга. Поначалу я чувствовала себя перед ним словно голая, ни одна моя мимолетная мысль не ускользала от него. Но он читает их с таким холодным любопытством, с таким бесстрастием, что я воспринимаю это так же, как взгляд собаки или лошади, которые бы смотрели на меня нагую.

Сегодня мы бродим у одного из ледников, и мне становится холодно. Адам снимает с себя шкуру серны, в которую одет, и укутывает мне плечи.

— Я не убивал ее, — говорит он, — Я нашел ее уже мертвой и снял с нее шкуру.

Я не протестую. Через несколько шагов он говорит:

— Я никогда не смог бы убить зверя. Это невинные, чистые существа. Только человек подл. Человек способен на убийство. — Он искоса смотрит на меня, — Вы способны убить, Элизабет? Можете вы настолько ненавидеть, что пойдете на убийство?

Он спрашивает лукавым тоном, словно заранее знает ответ.

— Не хочу говорить на эту тему.

— А если представить такую жажду мести, которая утоляется только кровью? — Его голос мрачен, зловещ. Я не смотрю на него, но чувствую на себе его взгляд. — Если представить такое, готовы ли вы из мести убить любимого человека?

Я промолчу, но уверена, он знает ответ.

Наконец-то весточка от Виктора!

С трудом заставляю руку не дрожать, когда пишу эти строки, так отчаянно борются в груди надежда и страх. Вчера курьер доставил барону письмо. Оно от некоего Томаса Кирвина. Мистер Кирвин пишет из Ирландии, из Гленарма, где он мировой судья. Городок этот расположен на восточном побережье, не очень далеко от Белфаста. Мистер Кирвин сообщает, что Виктор находится у него в ожидании суда. Штормом его лодку прибило к городку, где он нарушил закон и был взят под стражу по обвинению в преступлении, называть которое в письме он не вправе. После ареста Виктора привели к нему на допрос, а затем поместили в городскую тюрьму. Вскоре после этого Виктор тяжело заболел — настолько, что не в состоянии предстать перед судом. Найдя среди бумаг Виктора письмо, обращенное к барону Франкенштейну, мистер Кирвин убедился, что его заключенный не какой-нибудь обыкновенный негодяй; посему он решил написать барону о тяжелом состоянии его сына. Добрый судья настоятельно просит, чтобы послали кого-нибудь из членов семьи, чтобы поддержать Виктора на предстоящем суде, если он вообще достаточно окрепнет, чтобы выдержать подобное испытание.