Игорь Тарасевич - Императрица Лулу

Выбрался, подбирая распахнутую шубу, из кареты на границе чистой земли, вдохнул полной грудью весенний воздух. Ветер дул, так речным сквозняком несло даже на небольшой этой верхотуре, как, наверное, на самом высоком небе дуют Божьи ветра. Перекрестился и поклонился, словно магометанин, востоку. Господи! Хорошо! Хорошо! Хорошо!

Сапоги по вершок, почитай, ушли в грязь; вываживая ноги, двинулся, переваливаясь, на кривых своих ногах двинулся к лодочному сараю на самом обрыве — не заезжал с лета сюда. Дранка на одной стороне крыши совсем разошлась, обнажая край матицы и кривые брёвнышки обрешётки, низкая дверца подперта оказалась выточенным колышком — словно бы в лапту тут играли дети и лаптой подперли дверь. Эх, подлецы мужики, подлецы…

Со скрипом отворил, теперь дунуло сыростью. Из щелей в брёвнах и сквозь крышу падали жёлтые радостные лучи. Тут снег под дырою лежал ещё совсем не тронутый, ровно наметённый на две худые — тоже видно было — плоскодонки. Сбоку вертикально, прислонённый к стене, стоял довольно-таки справный долблёный ялик, его он не помнил по прошлому году, как такой и не унесли мужики. Ещё стояли весла в углу. А вот бухты каната, отличного каната, бухты каната, лежащей тут с осени, он прекрасно помнил, каната не было — огромное коричневое пятно осталось посреди наметённого снега и бесформенные, гладкие следы валенок на этом снегу. Чтоб унести весь канат, человек потребно двое или аж трое, даже — что! — человек четверо; сговорились, воры! Он вышел наружу посмотреть, куда ведут следы — в Барыбино или в Юдино. Это ж надо было решиться! Ни колодок не боятся, ни плетей не боятся, ничего.

Обе свои деревеньки он мог заподозрить с равным основанием, хотя Юдино стояло на реке, а Барыбино — за рощею, так что из Юдино, разумеется, ворам легче стало бы ночью перевести канат, как только вскроется река. Однако же в мужицкой хитрости он нисколько не сомневался. Мужики могли отнести уворованное именно в Барыбино — на случай, если пропажа скоро обнаружится, и искать станут, конечно, в Юдино. Хотя никто наверняка не ожидал появления барина здесь, на берегу, в самом начале весны.

Следов не было. Как лиса хвостом замела. Зачем дуракам канат, купленный им для образца изделий будущей своей фабрики, — только пропить.

Он несколько времени стоял у низкой двери. Деревня на берегу серела сквозь голые ещё ветки берёз. Следовало, разумеется, немедленно навести розыск, но он всё продолжал стоять, вглядываясь в даль, пытаясь прозреть будущее в сизом мареве марта. Река уже вздулась, чересполосица чёрных полыней лежала на ней, словно бы нанесённая жирным, распадающимся в руках углем.

Позади раздался неясный звук, и он резко оглянулся на этот звук. Рядом, в нескольких шагах, стояли двое мальчишек — один постарше, лет десяти, другой помладше года на два; оба тут же, как он оглянулся, сдернули с голов колпаки. Божьи ангелы, что ли, явились пред ним, святым духом перенесённые на воронежский берег? Он и не слышал, как они подошли. На валенках у мальчишек висели комья грязи. Нет, на ангелов они не сильно-то казались похожи — оба смуглы, чуть не как эфиопы; точно, ну, точно таким же в детстве был сын Алексей — наверное, это чёрная воронежская земля, чернозём воронежский делает ребятишек чёрными: и сам он, Яков Охотников, и покойница жена — рыжи, а сын, как и эти двое, оказался смугл.

— Ну, — доброжелательно, думая о сыне, спросил, — кто канат-то взял? Знаете?

Оба лишь шмыгнули носами, проглотили сопли. Ветер шевелил чёрные их космы на непокрытых головах.

— Вы чьих?

— Коневых, барин, — бойко ответил стоящий впереди старший. — Николка да Ванька.

Ага. Ребятишки были детьми весьма известного ему мужика. Федька Конев — ровесник, он помнил его ещё с детства, он, Яков, был мальчиком, молодым человеком, и Конев — молодым парнем, портящим всех девок подряд. Потом супруга-покойница взяла его к себе кучером, несмотря на такое-то Федькино поведение, подолгу любила ездить — пока могла ещё сидеть в таратайке, — любила ездить с ним по полям и рощам. Яков вздохнул, перекрестился, редко он вспоминал жену — грех это… Вот Федька Конев как раз и мог верховодить воровством, так что его дети наверняка знают всё. Дети в деревне всегда всё знают.

— Вы передайте отцу и другим мужикам, чтобы канат завтра же здесь был, понятно? Как унесли, пусть так и принесут. Тогда я прощу. Не забудете? — он погладил младшего по голове, тот кивнул. Ага! Но всё-таки осталось не совсем ясным, понял ли тот на самом деле или же нет. — Не будет каната завтра, в солдаты отдам отца. Или во флот. У нас из Воронежской губернии во флот берет Государь. Знаете про то? — Он помимо себя начал свирепеть, как не свирепел в первую минуту, обнаружив пропажу. — Во флот! А ты понял?! Николка! Ты понял? Пятьдесят кнутов и во флот!

Мальчишка быстро отодвинулся на пару шагов.

— Как скажете, барин. Только папаня ничего не брали, барин, упаси Бог. — Мальчишка быстро, отбывая номер, перекрестился. — Не понял я, барин, чего.

Он несколько времени, как только что смотрел на перспективу речную, смотрел в детскую физиономию. Смех, но бойкий мальчишка действительно ужасно походил на Алёшу в детстве. И упрямство, точно такое, и точно так всё возможно прочитать по лицу его. Впрочем, всё прочитать по Алексееву лицу можно и сейчас, когда Алексей вырос и стал кавалергардским офицером.

Усмехнулся на одну щеку; свисающие тараканьи усы, мокрые сейчас, как и всё было мокрым Божьей весною, усы двинулись в разные стороны — вверх и вниз от носа.

— Эх, вы-ии, — сказал, — эх, вы-и… Разве ж можно? Что барское, а что мужичье. Разве ж плохо мужикам у меня? Не в пример по сравнению хоть и с любым соседом. Вот лет через двадцать… или даже через пятнадцать… Или хоть даже и через десять… Когда новое правление окажет себя достаточно… Тут у нас на берегу станет машина. Канатная дорога. Я вот скоро, как реки вскроются, поеду опять в Германию и привезу канатную дорогу. И везде у нас… Да что! Везде в России станут машины, не хуже как в Германии. И дороги… — он взглянул на их размокшие валенки и на собственные сапоги, на которых тоже, разумеется, висела грязь. — И дороги тут и везде в России станут совершенно как в Германии. Необходимость реформ видна каждому!.. Воля для человека, не стесненного дикими распоряжениями властей… Так что новый кабинет министров прежде всего решительно распорядится устраивать дороги. Решительно. Это я вам гарантирую.

Мальчишки шмыгали носами.

— И каждый мужик у меня станет… О-о! — он поднял руку к совершенно голубому небу, словно бы указывая новой России путь к процветанию — туда, в горние и светлые высоты. — Телеги новые, избы новые! Сапоги! Бабы по табельным дням и праздникам престольным в новых платьях! Бабы… Да что! Каждый мальчик обзаведётся у меня новыми сапогами! Хотите, небось, новые сапоги?