Натали Бранде - Голубые шинели

Мне было дико стыдно — а я все ел и ел, до тех пор, пока не почувствовал, что мой живот сейчас лопнет, а майор сидел напротив меня, смотрел на меня добрыми глазами и говорил:

— Да ты не торопись, сынок, никто не отнимет, я же живу тут одиноко, понимаешь, бабы нет у меня, да и к чему они, бабы — от них одна морока. Может ты выпить хочешь?

И он выставил на стол запотевшую, прямо из холодильника, бутылку настоящей столичной водки. Господи, как я мог отказаться! Мне казалось, что бог наконец-то вознаградил меня за все мои лишения, и было страшно, что сейчас это пир кончится и надо будет тащиться опять в голодную казарму, где ждет меня не дождется дикий зверь по кличке Буряк. Я выпил сразу полную рюмку водки, выпил, даже не дождавшись тоста, не дождавшись, пока майор нальет себе, и заметил это, лишь когда он с укоризной посмотрел на меня.

— Ой, Вадим Георгиевич, — испугался я своей неловкости, — вы простите меня, ради бога, я прям тут обнаглел, нажрался от пуза да еще и выпил без хозяина. Вы даже не представляете как я вам благодарен!

— Да ладно, чего уж там, — добродушно хмыкнул майор, налил себе и мне еще водки, поднял рюмку и сказал, — давай за нас. За мужиков, которые умеют помочь другу в тяжелую минуту.

— С удовольствием, — поддержал его я и снова выпил рюмку.

Через несколько минут, когда алкоголь уже начал свое действие, мне стало так тепло и спокойно, что приятная истома растеклась по всему телу, но каким-то еще последним соображающим кусочком своего сознания я заволновался:

— А нам не надо все-таки возвращаться?

— Успокойся, Тимоша, — ласково и терпеливо сказал майор, — спать будешь здесь. Сейчас я тебе постелю, — и он ушел в комнату, а потом вернулся за мной, потянул меня за локоть, — пойдем сынок, пора уже и на боковую.

Я поплелся за ним, слабо держась на ногах и плохо соображая — что же вообще происходит, совсем даже не удивляясь, что замполит моей части, перед которым еще вчера я стоял не иначе, как навытяжку, нянчится со мной, как с малым ребенком.

В комнате мне было постелено на полу — я повалился прямо на матрас, покрытый чистой простыней, но майор сказал осуждающе:

— Так не годится, надо бы раздеться, Тимоша, — и поскольку я уже буквально не в силах был пошевелить ни рукой, ни ногой, майор принялся сам раздевать меня — сначала снял сапоги, портянки, потом стал стаскивать брюки. И когда, уже раздетый, я потянул на себя простыню, майор вдруг улегся рядом со мной, прижимая меня к своему грубому волосатому телу, и провел рукой по моей спине, задержав ладонь на ягодицах.

Честно говоря, я был слишком пьян, чтобы сразу сообразить, что тут что-то не так, но, видимо, чисто инстинктивно я попытался оттолкнуть его, и он удержал меня.

— Не надо сынок, не обижай меня, дай я просто сделаю тебе приятное. А потом и ты мне — ведь я же не бросил тебя в трудную минуту, и впредь не брошу — у тебя нет другой защиты, кроме меня. Понимаешь?

Смысл его простых слов дошел даже до моего пьяного сознания, и, кроме того, я был настолько уже сломлен сегодня, что не мог, да, наверное, и не хотел противостоять происходящему.

Майор начал ласкать меня своими руками — он гладил меня, как женщину, вернее, он ласкал меня, как меня могла ласкать бы Нинка, он целовал меня в губы, он нежно перебирал пальцами мои яйца, целовал взасос мой член — и, как это было ни странно для меня самого, я возбудился, мой член поднялся, уперевшись в толстый майорский живот, и тогда майор попросил меня:

— Сынок, трахни меня тихонько сзади, ну, пожалуйста, просто сделай мне приятное. Ведь ты же не откажешь мне, Тима? — он просил меня так нежно, так заискивающе, что я, мало чего уже соображая, сам не понимая как, оказался вдруг сзади стоявшего на четвереньках майора и уже вонзал свой член ему в задницу так, как Петька любил это делать с Нинкой. И тут со мной что-то случилось — я, как бы внезапно протрезвев, вдруг почувствовал, что все мои мужские инстинкты, придавленные и притушенные солдатской жизнью, страхом перед Буряком, голодом и физическими нагрузками, проснулись с новой невиданной силой. Еще бы, несколько месяцев я не имел вообще никакой интимной жизни, и сейчас вся моя нерастраченная сила, все мои самые сокровенные сексуальные желания вспыхнули с дикой, просто-таки неистовой силой — я входил и входил в майорскую задницу, и мне было совершенно наплевать, кто это там подо мной, в кого это я втыкаю свой горячий, пылающий от нетерпения член, я просто вонзался и вонзался во что-то мягкое и теплое, все сильней и сильней, удар за ударом, вымещая в каждом движении все свои обиды, накопленные за последние месяцы. Я долбил майорскую задницу с таким же наслаждением, как я с наслаждением двинул бы в зубы своему мучителю Буряку, я трахал его с таким же вожделением, с каким я несколько минут назад вонзал свои зубы в кусок розовой настоящей вареной колбасы.

Майор стонал подо мной:

— Вот так, вот так Тимоша. Еще, еще, — приговаривал он, и, наконец, когда я, совсем озверев, с неимоверной силой кончил в него, выпуская пенящуюся струю спермы с такой же силой, как льется вода из пожарного брандспойта, майор застонал вместе со мной и тоже кончил, а я с удивлением почувствовал на своих руках что-то терпко-липкое и странно пахнущее. Когда я понял, что это была майорская сперма — мне стало дурно, и меня тут же вырвало прямо ему на спину.

— Ничего, сынок, это ничего, — обтираясь, бормотал майор, — ты же просто гигант, мальчик, ты просто гигант, — продолжал причитать он, волоча меня в ванную и обмывая губкой мое обессилевшее испачканное блевотиной тело…

Вот с этой ночи все и началось. Так я стал самым настоящим гомосексуалистом, если говорить по научному, а по-нашему, по-армейски, я стал пидором.

Трое суток, отпущенных нам на семинар в Одинцово, мы с майором провели не выходя из его квартиры — благо водки и жратвы у него было запасено в достатке. Мы ели, пили и трахались. Потом спали, снова ели и снова трахались. И с каждым разом я чувствовал, как отвращение уходит, а остается чувство простого физического кайфа и облегчения всех моих страданий, утоления всех моих сексуальных фантазий. Майор показал мне такое, о чем я не слышал никогда, да и думать не мог. И кроме того — трое суток я просто до отвала жрал. Эти трое суток показались мне целой вечностью — и тем не менее они тоже кончились Пора было возвращаться в часть.

Перед выходом из квартиры майор посадил меня за стол, уже протрезвевшего, сытого, довольного, и сказал:

— Теперь слушай меня внимательно, сынок. Конечно же никто не должен знать — что тут было между нами. Я постараюсь взять тебя к себе в актив, будешь плакаты рисовать, на конкурсы всякие ездить, газету полковую издавать, будешь все время под моим присмотром. Буряка не бойся — тебя он больше не тронет. Но имей в виду — любое твое лишнее слово может стоить жизни не только тебе, но и мне — мы теперь с тобой повязаны. Никаких действий или шагов, не посоветовавшись со мной, ты не предпринимаешь. Ясно?