Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова

‒ Нет, нет, ‒ отстранила она его, мягко, без раздражения, сделав отрицательный жест обеими руками, ‒ этого не надо. Пожалуйста.

Он уложил голову ей на грудь и так застыл, наблюдая за острым конусом соска прямо перед своим носом. В ответ она прикрыла ладонью его волосы и так они пролежали минут двадцать почти без движения и без слов.

Как-то само собою они с Еленой Андреевной оказались в одном из привычных для них с Ириной положений, позволяющих ощущать себя как бы единым целым, лишь как бы условно разделенном природой или кем-то там еще на две якобы противоположные части; раздвоенным как бы только для того, чтобы это единое целое получило три особенных дополнительных возможности, ‒ диалога в ролях, скрещения чувств и сладостного совокупления. Он не знал, о чем думала в эти минуты Елена Андреевна, а его более всего занимала теперь именно эта мысль, ‒ что рядом с ним каким-то чудом оказалась его Ирина из своего будущего, абсолютно реальная, доступная непосредственным ощущениям, не придуманная и не воображаемая. Он может гладить ее, целовать, может войти в ее лоно, спросить о чем-нибудь и услышать ответ… Что это за машина времени такая? Откуда она взялась? Может быть, именно он ее и изобрел, вчера, например, или два месяца назад… Изобрел незаметно для самого себя и запустил нечаянно в действие…

Внезапно перед глазами снова промелькнуло пятно на балконе, тут же сменившееся репродукцией Валеджо, той, что висит на стене над их с Ириной ложем, почему-то в перевернутом изображении. Ах да, так она выглядит снизу, если запрокинуть голову… А под своею ладонью, лежащей на ее животе, почувствовал вдруг приподнявшуюся матку, потом еще и еще, будто подталкиваемую изнутри снизу… да, конечно, там сейчас находится ноган ее любовника и ей невыносимо сладко от этих толчков и она подмахивает ему навстречу, насаживая себя на него…

‒ Тебе хорошо, правда?

‒ Да, Витенька, хорошо, ‒ слышит он тихий Иринкин голос, на самом деле голос ее мамы, а на еще более самом деле голос их обоих. И его рука, лежащая на ее животе, начинает неистово дрожать…

‒ Успокойся, милый, все хорошо, все хорошо…

Голос у Елены Андреевны тоже слегка дрожит. Она взяла его ладонь своей и уложила на вздыбившуюся грудь, с силой прижав ее к соску.

‒ Все хорошо…

‒ Он ее сейчас…

‒ Я знаю… Ей хорошо…

Ее тело расслабилось и его рука перестала дрожать.

‒ Давай о чем-нибудь говорить… или… или смотри меня… не закрывай глаза…

Лучше смотреть. Конечно. Она разрешает. А завтра уже не разрешит. Завтра он и сам не осмелится, ‒ что он, совсем с ума сошел, что ли? А ему вдруг так захотелось высмотреть ее всю. Какая она на самом деле. Пока как бы пьяный…

Он приподнялся, свел ей плотно ноги и присел верхом на бедра. Потом передвинулся чуть ниже, чтобы было больше видно… Она снова запрокинула голову и руки, ‒ смотри… смотри, какой твоя Иринка будет… еще есть на что смотреть… Еще совсем немного… два, три, может пять лет… и все… потом смотреть нечего… и незачем…

Свет торшера мягкий, желтоватый, придает голому телу очень приятный оттенок. Возле левого соска красноватое пятнышко засоса. Когда он успел его сделать? Расслабленный живот опустился, слегка распластавшись и от этого расширившись… Возле пупка слегка подрагивает. Он провел по мягкой коже кончиками пальцев, чтобы ей стало лоскотно. Она отреагировала мгновенно. Живот подобрался, округлился, стал как у немного беременной… такой тугой и приманивающий…

‒ Ой, лоскотно…

Ну вот опять… точь-в-точь как Иринка.

> Остановись. Не лапай. Не положено так.

Вот еще. Дюжину лет он не слышал в себе этого голоса. Дедов что ли? Или прадедов?

> Ты кто такой, советы мне давать?

> Никто я. Самый никто. А матушку не трожь. Больно потом будет.

> Сам знаю. Ну и что?

Голубые штанишки из очень тонкой блестящей ткани. Почти не просвечиваются. Нет, все-таки просвечиваются, это голубизна отвлекает. Он слегка оттянул резинку, под нею обозначился красноватый гофрированный след.

‒ Давит, ‒ сказал он. ‒ Нужно другую втянуть.

‒ Я их только сегодня купила, ‒ призналась она.

Он стянул резинку чуть пониже, сантиметра на два, и она при этом послушно приподняла спину. Разгладил над лобком, почувствовал, как под тканью шуршат волосинки. Тоже светлые, как у Ирины. Иначе бы просвечивали… Стянул ткань немного вниз, чтобы не врезалась в щель… еще и расправил чуть-чуть прямо над нею, и за штанинки слегка оттянул. Лобок у нее сильно выпуклый. У Иринки тоже, но меньше… Нет, пожалуй, так кажется из-за складки между животом и лобком. У Иринки такой складки еще почти не видно.

‒ У Вас в молодости между бедер оставалось пространство, как у Ирины, или всегда было как сейчас? У нее, когда она ходит или ровно стоит, они не касаются друг друга. И промежность такая свободная, выпуклая. Под этим ее полупрозрачным платьем так здорово смотрится…

‒ Не могу вспомнить… Я всегда была немного полнее ее. Меня ведь некому было так тренировать…

Тихо, но весело засмеялась.

‒ Почему некому, а Сергей?

‒ Ну, мы не так часто, как вы… А вообще, мне кажется, что они не касаются…

‒ Кто?

‒ Бедра. Ты их просто слишком сдавил.

Он сидел на ней уже с полчаса и теперь спохватился, ‒ у нее, наверное, ноги уже сомлели… Сразу поднялся на колени и слегка развел ей бедра. И в самом деле, теперь они почти не касались друг друга.

‒ Не касаются…

На штанишках заметил маленькое влажное пятнышко. Как раз над тем местом… Ляпнул:

‒ Знаете, я почему-то раньше считал, что в Ваши годы у женщин уже не бывает желания к сексу.

И засмеялся, как бы над своим невежеством.

Она совсем не обиделась, тоже весело улыбнулась.

‒ Думаю, что и у глубоких старух бывает… Это ведь не только с гормонами связано. Еще и с памятью. С воображением. С ними даже в большей степени… Не знаю, как у мужчин.

И, вздохнув, как бы не сразу решившись, добавила:

‒ А у меня, милый мой Витенька, и гормонов еще в избытке. Не по возрасту…

Он тут же вспомнил игрушки в ее секретере. Она, по-видимому, тоже об этом подумала, потому что сжала зубы и зажмурилась, как бывает в моменты жестокой внутренней неловкости. Видимо, жалеет теперь, что так получилось…

Сжала зубы и зажмурилась…

Он тут же вспомнил свое, вечно повторяющееся болезненное раскаяние… Вспомнил с жутким недоумением, глядя ей прямо под лобок, туда, где располагается это отверстие… Он ведь там уже был! Каким образом ему удалось это совершенно забыть? Ведь даже голос далекого предка только что звучал, в точности как тогда…

Он мгновенно опустился, плечи обмякли и съежились, глаза сами собой закрылись от приступа ошеломительного стыда…

Она мгновенно отреагировала, поднялась в постели, прижалась к нему, стала гладить по голове, как ребенка.