Кристин Орбан - Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя

Внутреннее потрясение.

Перемена ценностей.

Отмена «правила шести «нет»», бесполезного, когда мужчина уходит.

Пустота возводится в новую норму.

Меня притягивает что-то, чего я не знаю. Что именно? Сложность?

Я уже ни рассудительна, ни логична; я себя не понимаю.

Должно быть, я влюбилась. Иначе я бы просто выгнала его. Жизнь была бы такой простой, если бы состояла в том, чтобы не любить того, кто плох.

Но тот, кто плох, хорош.

По существу.

В каждом человеческом существе таится загадка, которую хочется или не хочется разгадать.

Может быть, даже любовь способна родиться из того любопытства, которое вызывает у одного человека загадка другого. Я хочу узнать, отчего этот человек молчит. Узнать, кроется ли за его молчанием тайный умысел или романтизм.

Спустя лишь несколько минут после его ухода раздался телефонный звонок. Звонил он.

— Это «я».

Он назвал себя «я», этого было достаточно.

Я подумала, что он сожалеет о случившемся и собирается вернуться, чтобы извиниться за столь поспешный уход. И, конечно, я его уже простила.

— У меня в кармане твоя сережка, — бесстрастно сказал он. — Не знаю, как она там очутилась.

Я верну ее завтра. Буду у тебя в два часа.

А как же мои лекции в лицее? Этот человек думает, что я полностью в его распоряжении?

Я была полностью в его распоряжении.

Я, боровшаяся за то, чтобы мужчинам и женщинам платили одинаковую зарплату, добровольно подчинилась мужчине, нарушила свой обычный распорядок, соврала, что мне нездоровится, отменила лекции и заказанные завтраки.

Ничто не остановит влюбленную женщину — никакие принципы, никакие устои, никакие гипотезы, никакие постулаты, никакие обязательства, никакая логика.

Чтобы удержать меня, пришлось бы меня связать.

У влюбленной женщины нет ни гордости, ни самомнения.

Но у нее могут оставаться дерзость и высокомерие.

Чуть не забыла: у влюбленной женщины нет будущего.

Апельсины были выжаты, волосы на ногах сбриты, уборка пылесосом сделана, простыни сменены, подмышки присыпаны тальком, губы покрыты блеском, бесцветным и неклейким, кожа умащена, давление — на максимуме, эго — на минимуме, музыка приглушена. Я не была ни гордой, ни приниженной: я была просто женщиной, которая собирается открыть дверь мужчине, потому что не может ему сопротивляться.

Мои ученики вернутся к прерванным лекциям о Лотреамоне на следующем занятии — я не простила бы себе пропущенного свидания.

Зазвонил домофон, и я испугалась сильнее, чем в первый раз.

Я знала лишь его губы, его прерывистое дыхание, его жадные поцелуи, его манеру ничего не говорить, его запах.

Меня восхищали его поцелуи. И он это понимал.

Он прошел за мной в гостиную, я налила ему свежевыжатого апельсинового сока, но он, слегка покачав головой, отодвинул бокал.

— А что ты любишь?

— Кофе.

— Я приготовлю.

Он слегка прищелкнул языком в знак отрицания.

Универсальный язык?

— Хочешь кофе с шоколадом, с ликером, After eight или Киндер-сюрприз? У меня все есть.

Снова прищелкивание языком.

Универсальный отказ?

Он не любит шоколад? Плохой знак.

С легкой гримасой, искривившей его рот, он вынул из кармана пиджака жемчужную сережку.

— Держи, — сказал он, не приближаясь ко мне.

Я взяла сережку кончиками пальцев и вдела ее в мочку уха небрежным, даже фамильярным жестом и поблагодарила его. Прислонилась спиной к стене. Он расхаживал туда-сюда вдоль гостиной, она явно была для него тесной. Вдруг он остановился передо мной.

— У меня больше нет ничего твоего! — сказал он.

Я застыла в изумлении. Хочет ли он, чтобы я вернула ему сережку? Но зачем? Чтобы думать обо мне, когда меня не будет рядом? Или он собирается оставить меня, но не забывать обо мне?

Он подошел ко мне, поцеловал мои закрытые глаза и обнял меня так, словно отправлялся на войну — подводником или пилотом бомбардировщика; словно уже не надеялся увидеть меня снова.

Я спросила:

— Почему ты такой?

Он встряхнул головой, жесткие волосы рассыпались, как в рекламе «л'Ореаль»; ему шел этот жест. Затем он увлек меня к выходу, не разжимая объятий.

Он явно собирался уходить. Он пришел для того, чтобы уйти. Ему нравилось уходить.

Он думает, что любовь гибельна для существования, и лишь мужчины, которые уходят, могут избежать этого проклятья.

Он оказался недостойным той мечты, которую пробудил. Я окликнула его:

— Ты мне позвонишь?

Кивок головой сверху вниз.

— Когда?

— Завтра.

Я задавала ненужные вопросы. Я превратилась в учебник «Как не надо поступать».

Но как оставаться молчаливой рядом с мужчиной, который почти не разговаривает?

А если бы я не задавала ему никаких вопросов, его поведение изменилось бы? Пришел бы он, если бы я его об этом не просила?

Невозможно оценить заранее эффект того или иного произнесенного слова и его способность причинять вред.

E-mail Клементины Идиллии

Я ищу мужчину, который предпочел бы меня чтению, охоте, финансам, бриджу, гольфу, приятелям, телевизору, газетам.

E-mail Идиллии Клементине

Таких не существует. Мой был бы совершенством, если бы не отключился от всего.

Я пытаюсь его включить.

E-mail Клементины Идиллии

Даже если тебе рано или поздно это удастся, ты будешь разочарована. В твоем оркестре не прозвучит ни одной ноты. Ты услышишь лишь эхо своего собственного голоса.

Он позвонил. И пришел, не извинившись за свое вчерашнее поведение. Не останавливаясь, пересек гостиную и направился к небольшому алькову, где стояла моя кровать — низкая, с матрасом почти на уровне пола.

Он быстро разделся и указал пальцем на мое коротенькое платье в цветочек. Я повиновалась этому жесту и сбросила его без всяких возражений, даже не пытаясь протестовать.

Возможно, это было моей первой ошибкой.

Повиноваться его жесту, его взгляду, позволить ему даже не утруждать себя разговором.

Уступить.

Он нырнул под простыни и укрыл нас обоих с головой, так что мы оказались будто в палатке. Он лег на спину, я вытянулась рядом с ним и положила ему голову на плечо, словно законная супруга, утомленная любовью и собирающаяся заснуть.

Но совместный сон явно не входил в его намерения.

Я гладила его по груди, и иногда мои пальцы запутывались в завитках волос.

— Как ты спишь? — спросила я.

Вместо ответа он издал лишь невеселый приглушенный смешок. Обидно — почему-то мне казалось важным узнать, как он спит.

И вот мы начали заниматься любовью.

Я предугадывала малейшие его движения. Хотел ли он перевернуть меня, как куклу — и кукла переворачивалась сама, так же легко, как профессиональная танцовщица, ведомая опытным партнером. Я отдавалась, лежа на животе, потом на спине — он хотел видеть мою грудь, ягодицы, не хотел ничего упускать, ему нужно было познать все сразу, взять и отдать все, с нежностью, без резких акробатических номеров. Он был виртуоз, он продемонстрировал все мастерство, на которое я его вдохновила. Его движения были восхитительны; раньше мне не доводилось встречать такого совершенства, я не представляла, что подобный импровизированный дуэт возможен. Он обхватывал мою голову ладонями, я ощущала на лице его дыхание, и мне хотелось сказать ему что-то — я точно не знала, но что-то вроде: «Этого притяжения ты боишься?» Но он не давал мне такой возможности, он обнимал меня слишком сильно. Я попыталась перевести дыхание, но не смогла. Он стискивал меня в объятиях, я прижималась к нему всем телом.