Олег Болтогаев - Яблочный сок

Мы внимательно наблюдаем.

Коваленок ощутил дискомфорт от коснувшихся его спины иголок. Рукой он пытается устранить неприятность, он трогает ежа и отдергивает руку. Но в спину-то все равно колет. Коваленок снова двигает рукой, все это он делает, так и не просыпаясь. Но проблема только усугубляется. Наконец Коваленок продирает глаза, поворачивается и с ужасом смотрит на ежа. Похоже, он не может врубиться, где он и что с ним.

И почему это — такое колючее.

Мы ржем, как жеребцы. Громко и от души.

Я забираю ежа. Насекомоядное ни при чем. Вернем его в природу.

Я уношу ежика назад, к тому месту, где я его нашел.

Пока иду, думаю о Коваленке.

Он хороший парень. Среди всей нашей группы он, пожалуй, самый везучий по амурной части. Это притом, что он моложе нас почти на год — пошел в школу с шести лет. У него темные и какие-то влажные глаза. Он почти никогда не бывает серьезным, легкая улыбка словно навсегда прописалась на его красивом лице. Коваленок любит излить душу, причем в качестве объекта для плаканья в жилетку он почему-то выбрал меня. Может потому, что я терпеливо слушаю его. Еще в прошлом году, осенью, он рассказал мне про свое первое настоящее любовное приключение. Во всех деталях. Со своей одноклассницей. Причем в таких деталях, что у меня нет никаких сомнений — он говорил правду.

Коваленок приходит ко мне и когда бывает трезв, и когда пьян. К сожалению, пьян он бывает все чаще и чаще. Причем заводится от одного стакана. Опьянев, он становится печальным и жалуется, что «зизнь — челтовски слозная стука». Когда Коваленок трезв, то слова «жизнь» и «штука» произносит нормально. Странно даже.

Кладу ежика в траву. Живи, колючее создание!

Прости, что потревожил. Хотелось развлечься.

Когда нет яблок, линия останавливается. В этом случае с работы можно и нужно драпануть. Мастерица сама нам это посоветовала. Спасибо ей. Иначе начальница цеха придумает другую работу. Например, таскать свиные туши в холодильнике. Бр-р! Это пусть делают Коваленок с Жекой, у них в организме постоянно есть спирт, и поэтому мы уверены — они ни за что не замерзнут.

Чтоб драпануть, нужно спуститься к Дону, пройти по берегу и там, вдали, ухватившись за нависающий над самой водой край качающегося забора, выскользнуть на свободу. Отлично!

Ощущение, словно сбежал из тюрьмы. Но это преувеличение.

Нам нравится работать на комбинате. Но мы не прочь и удрать.

Сегодня ночная смена срывается. Пресс стоит. Нет яблок. Мы свободны. Колян и Сашка уже смылись. Я иду следом за ними. Куда они делись? Я спускаюсь к реке. Собственно, сам Дон дальше, а здесь у комбината протекает протока. Я иду вдоль берега. Темень, но я хорошо знаю дорогу.

Я уже почти у забора. Тропка здесь совсем узенькая.

Слева и справа камыши.

И вдруг…

Я едва не наступил на них.

Сначала я не понял, что это за куча лежит передо мной.

Прямо поперек тропинки.

Смятение мое длилось секунду, не более. До меня дошло, что это такое.

Буквально в полуметре от меня лежали он и она. Они занимались любовью. Никакие другие гипотезы не могли объяснить происходящее. Жаркое, шумное дыхание, голые, широко раскинутые женские ноги. Они были немного согнуты в коленях, но главное было в другом — парень двигался и движение это было таким завораживающим, таким бесстыдным и таким прекрасным. Они делали это.

Мне показалось, что я покраснел так, что должен был вспыхнуть ярче, чем сияли бакены, которыми был отмечен донской фарватер.

Неожиданно парочка замерла. Парень повернул голову и посмотрел на меня. Нет, я не знал его. Но я едва не рассмеялся, так насмешила меня девичья мордочка, высунувшаяся из-за мужского плеча. Секунду они смотрели на меня.

С удивлением и интересом.

А я на них.

— Извините, — прошептал я и, переступив через их ноги, пошел по тропинке.

Мне хотелось повернуться, сказать еще что-нибудь оправдательное, объяснить им, что я, мол, просто иду в общагу, но я сдержался.

А вот и забор. Словно ничего и не было.

Может, действительно, мне это показалось?

Я долго не мог уснуть.

Мне мучительно хотелось любви.

Местный дурачок. Небольшой, крепенький, толстозадый.

Лет шестнадцать, не больше. Откуда он здесь? Странно.

Он бродит из цеха в цех, балагурит с девушками.

Его шутки грубы и непристойны. Но некоторые девушки реагируют на них, чем немало удивляют нас.

— Поедем с тобой на остров, — кричит он одной из воронежских.

— Зачем? — игриво спрашивает она.

— У меня есть «Ява», — громко смеется он.

— Ну и что?

— Мы поставим мою «Яву» в твой гараж, — ржет он и хлопает девушку по заду.

Лицо ее вспыхивает, она смотрит на нас, потом резко отворачивается.

— А вы что? Умники-разумники! — он подбегает к нам.

Мы молча, угрюмо смотрим на его лицо. Очевидно, что он нездоров на голову. По его физиономии то и дело пробегает гримаса, взгляд какой-то лихорадочный.

— Задать вам вопросы на всю жизнь? — продолжает он.

И, не дожидаясь нашего ответа, скороговоркой выкрикивает:

— Что такое коммунизм, что такое мужчина, что такое женщина?

Вас трое, вот вам три вопроса на всю жизнь. Умники-разумники.

Мы молчим. Он теряет к нам интерес и, увидев проходящую мимо девчонку, подбегает к ней и, схватив за руку, радостно и весело требует:

— Стань, как полы моют!

— Пусти, дурной! — возражает девчонка.

— Вчера было можно, а почему сегодня нельзя? — громко спрашивает он.

И потому, как девчонка краснеет, как испуганно смотрит на нас, мы вдруг понимаем, что он говорит страшную правду, что между нею и ним что-то было. Как так, ведь она нормальная, что она в нем нашла? Нет, такое, наверное, постичь невозможно.

— Дать по ушам? — тихо, не поворачивая головы, спрашивает Колян.

— Не тронь, разве не видишь, он не в себе, — также тихо отвечаю я.

И опять ночь. Сегодня мы одни под своим стогом. Совсем одни.

Таня с Коляном не контачат, а Сашка с Наташей ушли на берег Дона.

— Тоня, Тонечка, — горячечно шепчу я, лаская ее бедра под юбкой.

— Не надо, не надо, — тихо лепечет она, но не отталкивает меня.

Почти не отталкивает.

— Тоня, Тоня, — я словно и не знаю других слов.

Мои разгоряченные пальцы ложатся на бугорок ее лона, сквозь тонкую ткань трусиков я чувствую ее нежный холмик, восхитительную расщелинку.

Мне кажется я сейчас лопну. От страсти.

— Люблю тебя, люблю.

— Что ты, что ты… — шепчет она.

И тут я соображаю, что она говорит совсем не те слова, что прежде.

Слов «не надо» нет. Значит что? Нет, не может быть. Я шалею. От любви.

Мои руки предательски дрожат.

Еще бы. Я стаскиваю с нее кое-что. Пытаюсь стаскивать.

Но она меня удерживает. Пытается удерживать. А я?

— Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста, — шепчу я, трогая губами сосок ее груди.