Михал Витковский - Любиево

Ну снимала, снимала, а как было не снимать, если жена его бросила, забрала ребенка и всех зверушек этого ребенка, а я ничегошеньки об этом не знала. И только когда в трамвае с ним встретилась, как, мол, здоровье жены, собачки как, спрашиваю, а он: большие, мол, у него перемены. Нет больше кошек. А жена? И жены больше нет. А, думаю, телятя (а такой телковатый был, как раз по мне), ты от меня не уйдешь. Вспомнила я, что он как-то раз говорил, что он аудиофил, что у него и так бог знает какая музыкальная аппаратура, а он все собирает на новую, получше. Ну я и говорю ему:

— Ты, сосед, хотел мне показать свою аппаратуру, говорил, что у тебя какие-то новые кабелечки завелись, пойдем к тебе, похвастайся своими кабелечками…

Улыбнулся, покраснел, иронично так, но с симпатией взглянул и говорит:

— Вижу, сосед, ты прямо из пушки палишь…

А мне, Янтарке, только это и надо было! Улыбнулась я как можно приветливей и говорю:

— Ну палю, палю… Так и знай, что палю…

А он, будто кубарем с юры полетел в пропасть, как камень, лавиной увлеченный, так он на меня взглянул, потому что всегда на эти мои двузначные предложения, а может, и недвузначные, у него в качестве ответа были жена, кошки, собаки, а теперь ничего, ничего. Прямо на дно, в мои, Янтарки, объятья! В цепкие теткины лапы. Чувствую, прямо в них летит, и говорю:

— Что, сосед?

И тогда он сказал, что ему еще в магазин надо, выходит из трамвая, я тоже, ведь по дороге нам, к нашему общему дому! Получается вроде как пара, вместе живем. Ой, сосед, пиво, что ли, какое купить и мальчишник устроить. Потому что все бабы — суки, все одним миром мазаны, у них только одно на уме, а мужик с мужиком всегда договорится, пивка дернет… Кабелечки…

— Помолчал бы ты, сосед, об этих кабелечках, потому что, извини, с души воротит! Постыдился бы!

Вот так, Михаська, той ночью удовольствовалась я только фантазиями… Но он еще будет мой. Даже знаю, как, потому что вычитала у Апулея в его «Метаморфозах, или Золотом осле». Есть у нас под боком парикмахерская «Владя», он там стрижется. Так вот, волосы его надо украдкой с пола поднять и сжечь и… и… забыла, но дочитаю, что там с ними надо сделать, чтоб подействовало, сам будет мои пороги обивать, когда я ему эти волоски попалю над газом… Хи-хи-хи!

Раз Андя пришла к казармам с какой-то молодой сосалкой, о которой говорила: maja siestra. И не разрешала к ней прикасаться:

— Maja siestra jeszczo cełka!

Русские спрашивают про эту siestru:

— Gdie ana rabotajet?

А та как заорет:

— Maja siestra rabotajet tancowszczicaj. Nu, dawaj jej chuja pasasatʼ patamu czto wieczeram ana w teatrie tancewajet «Łabedinoje ozero»!

В другой раз Андя встретила в парке пьяного телк а , и что-то он не вполне удовлетворился предоставленной ему услугой и стал жаловаться:

— Э, что это за отсос, моя жена и то лучше умеет…

Андя моментально выпрямилась, села на велосипед и издалека, когда уже убедилась, что телок ей ничего не сделает, крикнула:

— Ха! Я уже тридцать лет минечу на пространствах от Дона до Днепра, от Днепра до Нисы, и никогда ни одной рекламации! — и давай крутить педали, и след ее простыл.

Когда уже ничего не действовало, когда уже, казалось, не было никаких шансов, Андя брала телк а на сострадание. Преображалась в мужчину и приглашала его по знакомству (потому что уже с ним по-мужски закорешилась) выпить. Парк, скамейка, обернутая в пластиковый пакет бутылка, пачка «Вяруса», осенние листья под ногами. И начинался разговор о бесчестных бабах, о честных давалках. О том, что приходится изрядно побегать, пока какая-нибудь даст, но тут уж Андя не выдерживала и говорила так:

— Зема, блин, я б тебе кое-что сказал, но ведь ты, блин, короче… тушуюсь я.

— Говори, коль со мной пьешь, друг ты мне или что… Говори, что-нибудь придумаем.

— Понимаешь, тебе на самом деле тяжело, трудно тебе без бабы, короче, ты на самопасе, а каково мне, когда у меня все во сто раз хуже… — и сплевывает наша Андя то и дело под ноги, на эти листья.

— А что так?

Тут Андя опускает голову, что-то бормочет себе под нос, то сигаретку закурит, то к водочке приложится…

— Понимаешь, какое дело, был я на зоне, блин, ну понимаешь, и там меня этому научили, с тех пор никак не могу отвыкнуть — обязательно надо, чтобы… чтобы, ну понимаешь, мужику отсосать…

Тут телок демонстрировал полное понимание, сочувствие:

— Ну и ну, это точно, пидором быть — хуже нету, устроили тебе, однако, жизнь веселую… Эй… Ты, это, на самом деле? И как же с этим на свете жить? Чем же я тебе, парень, помочь-то могу?

А Анна уже еле сдерживается, чтобы не прыснуть, но делает серьезное лицо и говорит:

— А чем тут поможешь (тут она сплевывает на землю), черт, сам не знаю, как быть: увидь я такого, убил бы на месте, а у самого то же самое, после водки, чтобы…

И попадались такие, которые говорили тогда:

— Знаешь, старик, если уж так приперло, то, может, я тебе чем помогу? Хочешь, у меня, что ль, отсоси.

И уже по ходу дела: «ух, бля, да у тебя лучше, чем у моей получается». Вот так. А потом потребовал деньги, но Анна сказала, что она на пенсии. И на велосипед!

Звонок в квартиру, смотрю через глазок, телок. Думаю, я крепкая, разве только нож у него, а так ничего он мне не сделает. Ну и приоткрываю дверь.

— Здесь проживает Зося… — и фамилию называет какую-то смешную, уже не помню, скажем, Колбаса. — Это квартира семьи Колбаса?

А я соображаю: телок ничего себе, никакая Зося Колбаса никогда здесь не жила, ну и что с того? И тогда я строю грустную мину, чуть ли не плачу, открываю дверь пошире, приглашаю его, входите, присаживайтесь, вы издалека?

— Из Ольштына, давно ищу девушку, она здесь жила…

— Ой, ой, ой, да, но, понимаете, Зося, да, она здесь жила, но, как бы это вам… В общем, месяц назад умерла наша Зося, сердце.

И давай его обнимать, утешать, приглашать помянуть… Водочки?.. Я ведь Зосиным лучшим другом был…

Среди «настоящих» натуралов нет места иронии, игре, кавычкам, стилизации, не говоря уже о кампе. Камп — направление в современной эстетике (например, эстетике одежды), делающее акцент на искусственность и китч. В этом самое большое различие между ними и нами. Они серьезны и по уши погружены в грубую повседневную реальность, а мы их как бы невзначай ласкаем своими манерами. Но они так серьезны, что эта ласка (почесывание за ушком) только их бесит, они не переходят на нашу сторону, взрываются, потому что все воспринимают как посягательство на их серьезный мир натуралов. Они крепко держатся за свои социальные роли, а мы к ним со своими переходами за грань, метаморфозами и переодеваниями. У нас все относительно. Их зовут Славек, Арек, Богдан, а мы суемся к ним с нашими кличками. Верные местной марке пива и местному спортивному клубу, они носу не кажут из своего региона, а мы лезем к ним с нашими путешествиями и неверностью. Они ходят всегда в одном и том же, всегда одинаковые, а мы к ним с краской для волос. Ноль постмодернизма, ноль ощущения относительности всего и условности ценностей при наличии нескольких незыблемых базовых ценностей: честь команды их города и честь этого города, потому что они оттуда родом… Неприкосновенность девушки, собственной и чужой, неприкосновенность автомобиля.