Виктор Маргерит - Моника Лербье

— Постойте, Лео! Вы мне еще ничего не сказали.

Заметив направляющихся к ним Сашу Волан и Макса де Лом, он тихо и быстро шепнул:

— Завтра в шесть часов у Аники. Ваши родители обедают в Елисейском дворце, и времени у нас довольно…

— А где мы встретимся?

— За чаем на Вандомской площади. Я буду с Еленой Сюз.

— Вы просто душка.

Он уже церемонно прощался, как вдруг волнение и усиливающийся гомон толпы заставили их взглянуть в другую сторону.

Публика теснилась, освобождая проход. Как большой корабль вплыл сухой, бритый человек — американский миллиардер Джон Уайт. Корабль сопровождала ныряющая в волнах шлюпка — генеральша Мерлэн собственной персоной, председательница общества помощи увечным воинам во Франции. Окруженная шумной толпой пожилых мужчин и изящных дам, она показывала товар знатному иностранцу.

— Вот это серьезные клиенты, — шутливо сказал Лео, — я исчезаю.

Стоя спиной к Жинетте, равнодушная к ее успехам, Моника с удивлением заметила, что волны этих официальных персонажей направляются в ее сторону. Кого они искали? Вероятно, заведующую столом мадам Гютье, вице-председательницу общества. Шествие остановилось перед ее выставкой искусственных цветов.

Жинетта побледнела от зависти. Жеманная мадам Гютье кинулась навстречу посетителям.

— Позвольте вам представить, — повернулась генеральша к Джону Уайту, — нашу милую председательницу, мадам Гютье, жену бывшего министра.

На угловатом лице миллиардера не отразилось ничего.

Лишь механический поклон и поворот головы в сторону этой неведомой дамы.

— Мадемуазель Морен, дочь известного скульптора.

Несмотря на почтительный реверанс Жинетты, ее имя вызвало лишь такой же равнодушный кивок.

— Мадемуазель Лербье!

Выражение интереса внезапно разгладило жесткие черты американца.

— А! Химические фабриканты? Знаю… А эти вещицы?

Его длинное туловище склонилось над прелестными нарциссами, розами, анемонами, похожими на цветник в кукольном садике.

— Мадемуазель Лербье сама их делает. И так художественно, у нее так много чисто парижского вкуса…

Видя, что автомат, которого она в течение двадцати минут водила по залам без иного результата, кроме кивка головы и неопределенного «а», проявил признаки жизни, генеральша воспользовалась этим неожиданным случаем и постаралась заинтересовать своего гостя целями их общества.

— Мадемуазель Лербье самая преданная наша сотрудница. Ее обожают солдаты.

«Вот те на. Хорошо сказано», подумала Моника, которая только раз была в большом госпитале в Буафлери и вернулась настолько потрясенная, что не нашла в себе мужества пойти еще раз.

Но генеральша взглядом полководца приглашала ее подчиниться лжи.

Джон Уайт посмотрел на Монику сочувственно. Он зажал в своей могучей лапе веточку боярышника и внимательно ее разглядывал.

— Какая прелесть эти белые лепестки, — рекламировала председательница общества, — и заметьте, какие нежные тона, не знаешь, слоновая ли это кость или пенка.

Моника пояснила:

— Это просто хлебный мякиш, высушенный и разрисованный.

— О! — произнес Джон Уайт, — в самом деле? Я его беру.

И, передав толстой мадам Мерлэн тонкую безделушку, он вытащил из внутреннего кармана пиджака книжку и перо. Подписав с невозмутимым видом два чека, протянул один в пять тысяч пораженной Монике «за боярышник», а другой — в десять — председательнице «на увечных». Круглое лицо ее засияло, как полная луна.

Затем, молча улыбнувшись Монике и послав общий кивок в сторону стола, он двинулся дальше, не выражая ни малейшего желания подойти к следующим киоскам, несмотря на почтительные приглашения мадам Бардино.

Но председательница чувствовала себя удовлетворенной и находила дальнейшие демонстрации излишними. Теперь следовало как можно скорее предложить благотворителю бокал шампанского.

Теснясь за американским кораблем и его шлюпкой, толпа волной отхлынула к буфету.

— Вы нам не говорили, милая, что у вас есть знакомство в Америке, — тоном упрека сказала Монике мадам Гютье.

— У меня? Я никогда не слыхала о Джоне Уайте.

— Это правда, — подтвердил кто-то.

Услышав знакомый голос, который внезапно перекрыл все пространство, Моника стремительно повернулась к пришедшему. А Люсьен Виньерэ докончил:

— Но зато Джон Уайт, вероятно, слышал об изобретении г-на Лербье.

Моника сразу оживилась. Румянец проступил на ее нежной белой коже. Она теребила чек.

— Как, вы уже знаете?

— Такое событие, еще бы! — улыбнулся Люсьен.

— Я до сих пор не могу прийти в себя…

«Как же, рассказывай, — подумала Жинетта и вернулась на свое место в уверенности, что вся сцена была заранее подготовлена.

Мадам Гютье, покровительствующая успеху в любви, поторопилась оставить влюбленных вдвоем… Какая прелестная парочка и как они подходят друг другу.

Чуть заметным движением губ Люсьен и Моника обменялись нежным поцелуем. Даже в самых его банальных словах теперь для нее звучала музыка счастья.

— Не ищите тут никакой загадки, — продолжал Виньерэ, — это все не ради одной вашей улыбки, хотя она стоит и дороже чека Джона Уайта. Его жест направлен в сторону вашего отца. Этот американский дядюшка, очевидно, соображает, что соединение азота с искусственным удобрением может быть выгодно применено на американской почве. А так как Джон Уайт франкофил, то и предпочитает начинать дело с Обервилье, а не с Людвигсгафеном. Теперь поняли?

— Что же… Доллары всегда желанные гости! — и с горечью, которая удивила Монику, Люсьен добавил:

— Конечно, золото всегда желанный гость. Особенно когда эти доллары приходят в виде луидоров.

— Наша промышленность возвращает нам пока только то, что мы затратили на вооружение. Но что поделаешь. Ведь не по вине Нью-Йорка Париж и Берлин воевали между собой, сказала Моника.

— Вы правы, Минерва, — согласился он.

Он шутя называл Монику «Минервой» за ту категорическую логику суждений, которой он побаивался и которую ценил не меньше, чем ее красоту. Она не выносила этого слова, угадывая за ним его насмешку, оно бросало единственную тень на их любовь… Люсьен улыбнулся.

— Нехорошо дразнить меня, — обиделась Моника. — И это постоянно, когда я с вами начинаю говорить серьезно! Ведь в сущности я же равнодушна ко всему, кроме нашей любви…

Он смотрел на нее польщенный, а Моника шептала:

— Вы мое настоящее, мое будущее, мое тело, моя душа… Какое счастье быть безгранично уверенными друг в друге. Ведь вы никогда не обманете меня, Люсьен? Нет, такие глаза не смогут, не сумеют солгать! Расскажите мне все ваши мысли, Люсьен… Люсьен. Где ты?

Он прильнул к ее пальцам и между долгими и медленными поцелуями прошептал: