Д Гудвин - Десять писем

— Иди! И молчи о бумажке. Потребуй свидания с Рэдом. Не бойся! Ты им нужна. Очень нужна и они тебя не убьют. Главное, что бы не было, молчи!.. Встретишь человека с рассеченным подбородком — ему верь.

С жадностью слушала я каждое слово, будившее у меня надежду а он торопливо продолжал шептать мне в ухо:

— Ничего не бойся. Терпи, чтобы не случилось. Криков не бойся — запись на пленку. Понимаешь? Главное, добиться встречи с Рэдом и ни слова о записке. Помни, всюду и везде есть мирные люди.

При последних словах он крепко сжал мне руку. — На! Возьми это и хорошенько спрячь!

У меня в руке оказался маленький, обоюдо острый кинжал.

Японец снова зашептал:

— Береги его. Действуй только в крайнем случае. И еще раз помни — мирные люди есть везде.

Он замолчал и торопливо, но тихо отошел к противоположной стене.

От изумления я оцепенела и только ощущение кинжала в руке доказывало, что все это правда.

Мое сердце забилось быстрее. Значит, не все еще потеряно.

Переход от смерти к жизни был так резок, что некоторое время я еще не могла полностью осознать случившегося. Машинально я спрятала кинжал в складки своего кимоно, вся дрожа от волнения.

Мой спутник замер, выжидая минуту, когда я успокоюсь и, вслед за тем, сделал мне предостерегающий жест рукой.

Внезапно, прямо передо мной часть стены упала в угол, обнаружив скрытую за ней маленькую, железную дверь.

Мой спутник нажал какую-то кнопку, глухо задребезжал по ту сторону звонок, послышалось щелканье запоров и дверь отворилась. За дверью стояла такая же мрачная фигура, в капюшоне, скрывавшем лицо.

— Что так долго? — проворчала фигура.

— Она еле жива от страха. Всю дорогу пришлось тянуть за руку.

— Там еще не то будет! — зловеще парировал объяснение моего спутника новый тюремщик.

— Смотрите! Разрыв сердца бывает и от страха!.. А если она… — мой спутник многозначительно показал на лоб.

— Знаем! Меньше болтай!

Мой новый тюремщик втолкнул меня в новое помещение, дверь захлопнулась и неопределенный шум и глухое гудение возвестили о том, что опустившаяся часть стены вновь поднялась, плотно закрыв то место, где находилась дверь.

Единственный человек, вселивший в меня надежду, оказался по ту сторону. Снова я предоставлена самой себе. Надеятся было больше не на кого.

Я осмотрелась. Коридор был светлый и сухой. По полу стелился прорезиненный мат, делавший шаги совсем не слышными. Несколько масивных железных дверей с небольшими зарешетчатыми окошечками выходили в коридор.

"Очевидно тюрьма", — подумала я и замедлила шаги у одной из дверей, в которой совсем не видно было окошечка.

Мой проводник тот час грубо толкнул меня в плечо.

— Иди, иди! Чего стала? Французская проститутка.

При этих словах меня охватила злоба с такой силой, что мне захотелось воткнуть ему в грудь кинжал.

"Убить, а потом открыть все эти железные двери и выпустить заключенных!" — мелькнуло у меня в голове, — "Ну, а если там никого нет? А где ключи? А куда бежать?.."

Искушение убить проводника ослабевало, но все с большей силой ощущала я муки жажды. Да и голод давал себя чувствовать так, что тошнота подступала к горлу.

"Скоро ли конец всем этим мукам?" — думала я, ощущая новый прилив злости. — "Погодите, желтые дьяволы, я еще покажу вам, что значит французская девчонка!"

Но вот после нескольких переходов и лестниц мы очутились в помещении, похожем на камеру и на кабинет одновременно. Вся обстановка этой полукамеры состояла из небольшого письменного стола, пары стульев, сейфа в углу и широкой деревянной скамьи под стеной. Окон не было. Под потолком горела яркая лампа.

— Садись! — тюремщик кивнул на скамью.

Усталая от бесконечных переходов и переживаний ни о чем не думая, я с облегчением опустилась на скамью… и в тот же миг с прозительным криком вскочила… Вся скамья была усеянна тонкими иголками, мыступавшими на полтора-два сантиметра над поверхностью и заметные лишь при внимательном осмотре.

Конвоир захохотал во все горло.

— Отдыхай, отдыхай! Или перина плохая? Ничего, переспишь пару ночей — привыкнешь.

Кровь бросилась мне в голову и в складках кимоно я нащупала рукоятку кинжала. Еще мгновение и свершилось бы непоправимое.

Но дверь отворилась и в этот момент в помещение вошол пожилой японец в очках, в отлично пригнаной военной форме, с кожанной папкой под мышкой.

— Все шутишь? — и неожиданно нанес ему сильный удар по щеке.

"Капюшон" мгновенно вытянулся в струну.

— Еще раз повторится, сам сядешь сюда! — офицер показал на скамейку.

— Господин… — начал было «капюшон», но офицер прервал его:

— Пшол вон!

Тюремщик щелкнул каблуками и выскочил за дверь. — Простите, мадмуазель! Здесь произошло недоразумение.

Бросив папку на стол и пододвинув к нему стулья, он вежливо предложил:

— Садитесь, пожалуйста. Не бойтесь! Стул самый обыкновенный.

— И скамья у вас тоже самая обыкновенная, — со злостью сказала я.

Ягодицы у меня горели, и вовсе не хотелось садиться на какой-то стул.

— Еще раз приношу свои извинения, — сказал офицер. — Солдат будет наказан.

— Дайте мне воды, — попросила я. — С тех пор, как я нахожусь у вас, у меня во рту не было ни капли воды.

— И, очевидно, ни куска хлеба, — подхватил офицер. — Это наше упущение! Сейчас мы все поправим. Присядьте, пожалуйста!

Сквозь свои толстые очки он сочувственно взглянул на меня. Однако, я очень хорошо понимала его мнимое сочувствие.

"Еще издевается, скотина," — подумала я. — "Ну, погоди!"

— Я хочу пить, — как бы не слыша слов японца, повторила я.

— Я хочу пить, — как бы не слыша слов японца, повторила я.

Офицер нажал кнопку, находившуюся на столе, и в ту же минуту показался "капюшон".

— Ужин для мадмуазель! — приказал офицер.

Несколько томительных минут прошло в полном, тягосном молчании. Наконец, на столе показался, прекрасно сервированный сытый ужин.

Бутылка вина, и особенно графин холодной прозрачной, чистой воды, привлек мое внимание прежде всего.

Я протянула руку к графину.

— Одну минуточку! — остановил меня офицер, убирая графин, — сперва — небольшой уговор. Будете отвечать на вопросы или нет?

Не мигая он глядел на меня сквозь толстые стекла своих очков.

Злость помогала мне выдержать его взгляд.

— Я в ваших руках и ничего не могу поделать. Бороться у меня нет сил, — вяло проговорила я.

Стекла очков блеснули.

— Я хочу пить. У меня язык не ворочается.

Офицер кивнул головой и налил мне полный стакан чистой, холодной воды.

О, с каким наслаждением я пила! Ничего вкуснее воды для меня не существовало. Я выпила один стакан, другой… Какое блаженство! Ах, если бы я еще могла сесть…