Ayliten - Время жить

- Ты знаешь, - неожиданно серьезно сказал Рон, когда первое впечатление схлынуло. - А ведь так, на самом деле, все и было.

Я молча кивнул.

- Смотрите, а вон и художник, - Гермиона, отлучившаяся было в дамскую комнату, словно выросла из-под земли. - Гарри, ты как? Ты что-то побледнел.

- Нет, все в порядке, - я улыбнулся, с трудом растянув губы в улыбке и стараясь выйти из оцепенения. Не знаю, что чувствовали друзья, но я словно на мгновение вернулся на несколько месяцев назад.

Отчаянно захотелось или выпить, или закурить, но, памятуя о вчерашней странной реакции на огневиски, я нащупал в кармане сигареты.

- Вы идите, я сейчас покурю и вернусь.

- Гарри, курение… - начала было Гермиона, но Рон, быстро сориентировавшись, схватил жену за талию.

- Пойдем, поздороваемся с автором, - сказал он, заговорщицки мне подмигивая, и потащил упирающуюся Гермиону за собой.

Вернувшись с улицы, я не сразу присоединился к друзьям, а еще раз прошелся через галерею, оглядывая полотна. Уже сейчас зная, что сегодня мой первый, но явно не последний визит сюда.

Потому что рассматривание этих картин…

Это было похоже не на разговор, а на молчание со старым другом - знающим и понимающим, через что нам всем пришлось пройти в этой ужасающей, разодравшей душу на клочья войне.

Войне, которую мне никогда не забыть. Которая останется со мной навсегда, даже под прозрачно-звонким, кристально чистым небом. В мирных днях, наполненных самыми обычными, рядовыми проблемами, бесконечно далекими от великих целей.

Все пережитое слишком глубоко зашло в душу, вросло и пустило корни. И эти полотна - словно отражение моих собственных чувств.

В них - столкновение придуманных, воображаемых идеалов, и пугающей, продирающей морозом реальности.

Как, например, на этом триптихе. На первой из составляющих его картин стоял мальчишка, с благоговением внимающий высокому худому мужчине в черном. На второй - он же, но с палочкой в руке, с сомнением и настороженностью вглядывающийся во что-то за спиной. На третьей сомнение и настороженность сменялись настоящим ужасом, смешанным с явственным, слепящим осознанием того, что игра зашла слишком далеко. Что назад уже не повернуть.

На картине не было ни Темного Лорда, ни кого-то из его верных слуг, но ассоциации возникали очень стойкие. И я нисколько не сомневался в том, что они оказались верными.

Интересно, кем же был этот, как его - Октавий Краст? - во время войны? Вряд ли простым обывателем - слишком уж все эти картины казались личными. В галерее висели не полотна - сама душа его, открытая нараспашку.

Каким бы хорошим ни было воображение, нельзя было нарисовать все это, не испытав самому каждый из оттенков запечатленных здесь чувств. Если бы Октавий сам не прошел через все события прошлых лет, картины, пожалуй, тоже вышли бы неплохими - но в них не было бы и доли той пугающей откровенности, что меня так заворожила.

И уж слишком достоверными вышли сюжеты о благоговейном трепете, сменявшимся страхом и неуверенностью в завтрашнем дне.

Кем, интересно, он был во время войны? Пожирателем, вовремя отрекшимся и сбежавшим? Сочувствующим?

Не из тех ли он, кто, как когда-то Снейп, однажды прозрели - болезненно и горько? Может, так и есть, раз он не в Азкабане и даже не под следствием, а спокойно устраивает выставку.

Я приблизился к группе людей, к которым присоединились и Рон с Гермионой. Они с интересом следили за беседой журналистки из «Вестника культуры» с самим художником - это было нечто публичного интервью.

Октавий Краст оказался под стать своему римскому имени - не слишком высокий, но со скульптурно-правильными чертами лица, тонкими губами и прямым носом. Волосы цвета воронова крыла, остриженные до плеч, спускались на темно-синюю мантию, из под которой виднелись вполне современные маггловские брюки и рубашка.

Длинные рукава скрывали руки почти до кончиков пальцев, и, конечно, при всем желании я не мог бы разглядеть, есть ли на коже Октавия метка. Да и он, разумеется, не дурак, чтобы показывать ее всем, даже если метка на самом деле там выжжена.

К тому же, в конце концов, это не мое дело. Я пришел сюда любоваться на картины, а не допытываться о прошлом художника.

А вот журналистку, похоже, некоторые подробности все же заинтересовали.

- Скажите, пожалуйста, - прощебетала она, сверяясь с какими-то пометками в своем блокноте, - а вы сами участвовали в противостоянии между Темным Лордом и магическим сообществом? Прошу прощения за такой вопрос, дело в том, что ваши картины… они кажутся довольно личными, - она замолчала и настороженно взглянула на Октавия, ожидая реакции на нескромное любопытство.

Он помолчал с полминуты. Лицо художника чуть дрогнуло, но лишь на мгновение. Видно было, что он тщательно подбирает слова для ответа.

- Моей семье угрожали… Пожиратели Смерти, - наконец выговорил Октавий, и на миг мне показалось, что его голос едва не надломился. - Как и мне.

- Ваши картины поэтому такие… эмоциональные?

- Да, можно сказать и так. Видите ли, так вышло, что своим эмоции я мог изливать только на холст. Я не участвовал в открытом противостоянии, однако под угрозой приходилось выполнять некоторые поручения… Пожирателей. Понимаете ли, со своими проблемами мне было больше некуда идти.

- Неужели у вас совсем нет друзей? - притворно ужаснулась корреспондентка.

- Я вполне самодостаточен, - вежливо улыбнулся Октавий одними губами, давая понять, что тема закрыта.

Мы постояли еще немного, послушав, как он рассказывает о своем творчестве, но ни о чем интересном журналистка больше не спрашивала, и вскоре я, Рон и Гермиона отделились от группы слушателей.

- Вам не показалось, что он врет? - поинтересовался Рон, когда мы покинули помещение и вышли во внутренний двор, залитый солнцем.

- Ты это о чем? - рассеянно уточнила Гермиона, погрузившаяся в рекламный буклет.

- О своей непричастности, - вздохнул я.

- Да конечно, врет, - пожала плечами подруга. - Кто ж сам признается в службе Волдеморту? Авроры выставку не запретили, значит, дела на него не заведено, а он не идиот, чтобы признаваться самостоятельно.

- И ты так спокойно об этом говоришь?! - задохнулся от возмущения Рон. - Он же преступник!

- У нас все равно нет никаких доказательств, а у министерства и так дел по горло. Художник - фигура публичная, и, будь у аврората на него какие-нибудь данные, он бы сейчас не на выставке выступал, - неожиданно для себя сказал я. - Да и, судя по картинам, он вовремя понял, когда запахло жареным.

- Ну прямо как Малфои, - ухмыльнулся Рон. - Вот уж до чего скользкие гады.

Я фыркнул. Драко Малфой - и живопись? Это что-то из области мифологии, не иначе.

При воспоминании о Малфое перед глазами снова встал вчерашний эпизод в туалете, и я снова почувствовал, как лицо бросило в жар.