rain_dog - Еще одна сказка барда Бидля

А когда становится темно, папа и Кингсли с таинственным видом поднимаются из-за стола, обещая нечто особенное. И подмигивают мне. Я не понимаю, почему они думают, что фейерверки, которые мы запускаем каждый год на Рождество и мой день рождения, должны после стольких лет являться для меня сюрпризом. И все встают из-за стола, чтобы выйти в сад, мама и Сириус впереди, как дети на празднике. И исчезают в темноте, которая через мгновение осветится многоцветными огнями. А я, как глупый подросток, чуть задержусь за столом, чтобы допить вино еще и из маминого бокала. Она же не будет сердиться? Она же даже не вспомнит, когда вернется, что в ее бокале еще что-то оставалось. А мне так хочется. Наверное, это и спасает мою никчемную жизнь. Потому что, когда я отрываюсь от чужих бокалов, я замечаю, что от наших фейерверков стало вдруг как-то слишком много света, зеленого, красного. И они взрываются с вовсе не характерными для петард и ракет короткими, режущими воздух глухими хлопками. И я слышу отдельные выкрики, знакомые и незнакомые голоса, вскакиваю из-за стола, еще только смутно начиная осознавать, что что-то идет не так, бросаюсь к ним, выхватывая палочку из кармана куртки, которую мама полвечера уговаривала меня накинуть. Но я не успеваю к ним на помощь, потому что кто-то темный, кого я не вижу, крепко обхватывает меня поперек груди. Я еще ничего не понимаю, пытаюсь вырваться, но тот, кто держит меня, не ослабляет хватки. Я откидываю голову назад и чувствую, что мой затылок упирается во что-то абсолютно гладкое. Таким не может быть лицо. Там, позади меня… это человек в маске, в глухой белой маске, какие бывают только у Упивающихся, у тех, кто служит моему врагу… И тогда я пытаюсь кричать, не потому, что мне страшно, что меня сейчас убьют, нет, но потому, что там мама, папа, Сириус. И я должен помочь им, но тот, кто держит меня, быстро и грубо зажимает мне рот. Я пытаюсь согнуться, ударить его ногой, но у меня ничего не выходит. А он не произносит ни слова, я слышу только его прерывистое дыхание, приглушенное страшной маской. Там, впереди, в темноте, происходит что-то ужасное, я чувствую это, хотя и не могу ничего различить за многорукими тенями деревьев. Пока на поляну прямо передо мной не вылетает дядя Ремус. У него соверенно растерзанный вид, кровь на груди, он обводит дом и веранду безумным взглядом, пока не замечает меня в руках у черного человека. И поднимает палочку, чтобы отнять меня у него, но тот, кто только что так крепко сжимал меня, не позволяя даже двинуться, внезапно легко, как котенка, швыряет меня вперед, так что я оказываюсь буквально в объятиях у Люпина. И я слышу глухой голос из-под маски:

- Аппарируй с ним, Волк, немедленно. Иначе никто вас не спасет.

И мы аппарируем в Нору, а я даже толком не понимаю, что с нами случилось.

Там, в Норе… они очень долго не знают, как сказать мне правду, о которой я уже прекрасно догадался и сам. Молли укутывает меня пледом, тычет в руки кружку с чаем, который я даже, кажется, пью. Уже перед самым рассветом появляется Кингсли, они долго шепчутся на кухне, а потом он подходит ко мне.

- Гарри, ты…

- Они их убили, да? - я не поднимаю головы. - Кинг, не ври мне, я не маленький. Они убили моих родителей и Сириуса, да?

- Да, Гарри, - спустя одно бесконечное мгновение подтверждает он. - Спаслись только ты, Тонкс, Ремус и я. Прости меня.

- За что, Кинг? За то, что ты не умер? Разве за это просят прощение?

Я не плачу, не устраиваю истерик, не ищу сочувствия. Зачем? Все, что у меня было… У мамы волосы пахли корицей и яблоками… Сириус подмигивал мне с другого конца стола, салютуя бокалом… Папа трепал мои волосы, дарил бесконечные метлы, а его мантия так красиво развевалась, когда он уносился через камин в свой аврорат. А еще он все время что-нибудь ронял. Все, что у меня было…

На похоронах я просто смотрю на них - мама, папа, Сириус. Это не они. То, над чем произносят выспренные речи Дамблдор, Кингсли, еще какие-то люди из аврората - это не они. А они ушли. Туда, где я больше никогда не смогу им рассказать обо всех своих глупых секретах, которые утаивал от них. Туда, где мама никогда больше не назовет меня «мое солнышко». А если и назовет, я не услышу ее голоса. Я смотрю на мир, в котором их больше нет. И он не изменился. Просто их нет. И от их отсутствия образовалась какая-то черная дыра, но ее никто не замечает, кроме меня. Я почему-то смотрю на свои руки, подношу растопыренные пальцы близко- близко - но они пусты. Я не ловец душ. Я не плачу. Вообще. Ни разу.

Зато я плачу теперь, в этом подвале, слезы беспрепятственно струятся из моих глаз, а я даже не могу поднести руку к глазам, чтобы их смахнуть. Я чуть поворачиваю негнущуюся шею, чтобы стереть их о рукав моей толстовки. Ткань кажется мне непривычно жесткой.

А после похорон они сразу отправляют меня в Хог.

* * *

Начало моего шестого курса проходит, словно в тумане. Я как-то совершенно неожиданно обнаруживаю себя уже не помогающим Хагриду у загона с единорогами и таскающим малышам траву для подстилок, а сидящим за длинным факультетским столом в Большом зале. Кругом люди, люди, кто-то хлопает меня по плечу, пытается говорить мне что-то ободряющее или выражать соболезнования, но мне все это кажется просто гулом, жужжанием сотен насекомых, смысл которого до меня не доходит. Мои антенны настроены только на двух людей - на Рона и Герми, которые садятся с двух сторон от меня, словно охрана, и стараются не подпускать ко мне сердобольных однокурсников и всех тех, кто абсолютно уверен в том, что их слова для меня сейчас бесценны.

Мне кажется, я умер там, на празднично освещенной лужайке перед нашим домом, на которую мы все высыпали из-за стола, чтобы посмотреть на тот фейерверк… Потому что в душе моей тихо-тихо, никакого движения, ни малейшего шороха - я жажду тишины и снаружи, чтобы вновь обрести ту безмолвную гармонию, которая, казалось, поселилась там в последние дни августа, когда моими единственными собеседниками были маленькие единороги, Клык, свернувшийся у моих ног, когда мы пили чай с Хагридом, сам Хагрид, ставший после всего случившегося странно немногословным, да Рон с Герми, понимавшие меня с полуслова. Вопрос о том, кто спас меня и почему он это сделал, не занимает меня совершенно - раз Дамблдор считает, что мне не стоит этого знать, значит, так оно и есть.

- Понимаешь, Гарри, - говорит он очень серьезно, надеясь, что я продемонстрирую надлежащее ситуации понимание, - я не могу тебе этого сказать. Если судьбе будет угодно, ты сам рано или поздно узнаешь об этом. А если сейчас просто удовлетворю твое любопытство, подвергну опасности жизни очень многих близких тебе людей. Ты меня понимаешь? Кстати, ты уже получил учебники за этот год? Ремус должен был купить их для тебя.