Лора Касишке - Будь моей

По лицу мужа я поняла, что у меня нет ни малейшей возможности отговорить его от задуманного. («Ну хорошо. Так и быть, купим еще одну машинку. Но это последняя, молодой человек! И потом сразу уходим!») Его упрямое мальчишеское упрямство, подогретое неодолимой сексуальной энергией, яснее ясного открыло мне: после этого шага между нами ничто уже не будет таким, как раньше.

Конец двадцати годам привычного удовольствия. Конец ночам, когда мы — Чад уложен, посудомоечная машина разгружена, свет по всему дому выключен и даже зубы почищены перед сном — спокойно и по-приятельски раздевались, трогали друг друга, целовались, а затем занимались несложным безопасным сексом. Всему этому пришел конец.

Но что заменит мне спокойную упорядоченную жизнь, когда любовная связь с Бремом тоже закончится? Неужели я хожу по краю пропасти?

Заведу еще одного любовника? Или буду лелеять память о своем романе?

Или мне не останется ничего?

— Обещаешь? — снова спросил он. — Обещаешь? — На этот раз громче, как будто я его не расслышала, и с угрозой в голосе. — Суди сама, Шерри. Я разрешаю тебе трахаться с этим парнем. Ты в долгу передо мной, разве нет? — Он втолкнул член в меня так грубо и резко, что я вскрикнула от боли, а затем вонзался и вонзался, ужасно долго, словно не слышал моего крика, словно его ни капли не волновало, что мне плохо, что он меня мучает и пугает.

Когда он кончил, я сказала:

— Отлично. Договорились. Так и сделаю.

— Вот и хорошо, — ответил Джон и направился в ванную. — Хорошая девочка. В пятницу? — Он говорил обыденно, словно предлагал пригласить в гости какую-нибудь пару. Сью и Мека, например. Или пойти в кино.

Пока он был в ванной, я с удивлением обнаружила, что лежу со сжатыми в кулаки руками и твержу про себя: «Ну и пусть, ну вот и прекрасно». Джон принимал душ и собирался на работу, а я все валялась в постели, прислушиваясь к скорбному клокотанию голубей снаружи. К нему примешивались еще какие-то звуки, вероятно издаваемые птицей, вьющей гнездо под окном спальни (суетливое чириканье и суматоха, сопровождающие утомительное возведение замысловатой постройки). Это повторялось каждый год — воробьи и зяблики вили гнезда у нас под окнами, на водосточных желобах и на ползучих растениях, оплетавших парадное крыльцо, — в каждом укромном уголке, какой могли найти, словно дом принадлежал не нам, а им.

Конечно, он прав. Кем надо быть, чтобы утверждать, что чужак еще не проник к нам в дом?

Когда Джон вернулся в спальню, уже облаченный в костюм, улыбаясь и благоухая мылом, я подумала: «Ну и ладно. Будь что будет».

По дороге на работу я увидела ее издалека и сначала приняла за бесформенное старое пальто из верблюжьей шерсти, валяющееся на разделительной полосе, видимо, выброшенное из проезжающей машины. Прекрасное пальто, подумала я, такое же носила когда-то моя мама. Почему кто-то решил его выбросить? Потом я узнала ее. Вспомнила, какой она была и что я с ней сотворила.

— Как поживаешь?

Голос Сью на другом конце провода звучал глухо, словно она находилась от меня за тысячу миль, а не в нескольких кабинетах.

— А почему по телефону? Я к тебе сейчас зайду.

Ее вид меня поразил. Бумажной белизны лицо, блестящая гладкая кожа — вообще без пор. Помнится, пару лет назад так выглядел Чад, когда врач прописал ему против угрей акутан.

Да, действительно, прыщи исчезли бесследно, но лицо превратилось в маску, пугающе неестественную. Потом я прочла в газете о мальчике из Иллинойса, который покончил с собой. Родители утверждали, что во всем виноват акутан. Я велела Чаду немедленно прекратить прием лекарства.

— Ну и чудненько, — не стал спорить он. — Мои прыщи возмущали тебя, а не меня.

И был абсолютно прав. Я ведь и правда переживала из-за его ярко-красных угрей, но чем было вызвано мое недовольство? Тем, что он вышел из детского возраста, вот и все. Перестал быть мальчиком с безволосой, лишенной пор, безупречной кожей, не пахнувшей потом.

Чад отказался от акутана, но прыщей у него больше не было — никогда.

Вот и Сью сегодня выглядела так, словно надела маску. Сухую и безжизненную — страшно дотронуться.

— У тебя все нормально? — спросила я.

На ее половине царил жуткий бардак — явление, для нее крайне нетипичное. Обычно как раз Сью жаловалась на ужасные привычки коллеги, делившей с ней кабинет, эксцентричной пожилой женщины из Алабамы, преподававшей английский иностранным студентам — сирийцам, корейцам, никарагуанцам, которые после ее курса начинали разговаривать, растягивая слова на аристократический южный манер.

«Вот, сама посмотри, — говаривала Сью, указывая на покрывшуюся плесенью чашку кофе, оставленную недопитой на столе Мэйбл. — Кому-то надо научить ее убирать за собой. Она все еще ждет, когда с полей вернутся рабы».

Возле стола Сью валялась на полу пачка старых газет, которые никто не удосужился поднять. Я наклонилась.

— У меня все прекрасно, — сказала она. — Полагаю, у тебя тоже. Но это только мои предположения.

Меня удивил откровенно злобный тон ее голоса. Я отступила на шаг.

— Что? — спросила я. — Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты спросила, как у меня дела. А я гадаю, где ты все это время пропадала?

— Где?.. Да здесь… — Я повела рукой вокруг себя. — Нигде.

Она захихикала себе под нос, мне показалось, нервно:

— Ну извини. Просто я за последние двадцать лет вроде как привыкла, что ты звонишь хотя бы раз в несколько дней. А тут две недели…

— Да ты что?! — воскликнула я и прижала руки к груди. — Господи, Сью. Неужели две недели? Мне так…

— Брось, Шерри. Я же не собираюсь вызвать у тебя комплекс вины. Просто удивляюсь.

— Милая ты моя, — сказала я. — Понимаешь, Сью, я была…

— Что? — Ее глаза сузились.

— Я была… Не знаю, как сказать. Сью… — Я постояла минуту, чувствуя, как горячий воздух в натопленном кабинете обволакивает меня липкой пеленой. Вздохнула и села напротив нее. Снова вздохнула. И через силу произнесла: — Не представляю, как тебе рассказать.

— Что именно, Шерри? Что с тобой происходит?

Я раскрыла рот.

Она ждала.

Мне нужно было рассказать ей. Я вздохнула еще раз. Мелкие частички пыли, витавшие в воздухе, проникли в горло, осаждаясь на легких.

— Видишь ли, Сью, — начала я. — Нет, не представляю, как…

— А ты попробуй, — не отступала она. — Ну, в чем дело?

— Сама не знаю, — ответила я. — Кризис среднего возраста…

До меня вдруг дошло, что я размахиваю руками, как я обычно делаю на уроке, пытаясь показать, как важно то, что я в данный момент объясняю или пишу на доске. Я застыла. Сью смотрела на мою жестикуляцию недовольно и раздосадованно.

— Извини, — повторила я и положила руки на колени.

Она с каким-то хрипом втянула в себя воздух: