Лора Касишке - Будь моей

Откуда, удивилась я, во мне столько недоброжелательности к милой девушке, которая нравится моему сыну?

С каких это пор внешность приобрела для меня такое значение?

Не я ли сама внушала маленькому Чаду, что нельзя дразнить толстых девочек, нельзя думать, что некрасивая девочка не может быть прекрасным человеком. Когда Чад учился в седьмом классе, я нашла на его письменном столе спортивный журнал с рекламой купальников. И тут же воспользовалась предлогом, чтобы рассказать ему об идеализации женщин. Замечательно, если человек выглядит внешне привлекательно, говорила я, но самое главное, что у него внутри.

На каком основании я невзлюбила Офелию Ванрипер, которая всегда была со мной исключительно вежлива?

— Хорошо, — сказала я, пытаясь улыбнуться искренне и тепло. — Если папа не даст тебе машину, можешь взять мою.

— Ты — чудо! Ты все еще отличная мама. — И он мне подмигнул.

Утром, когда я проснулась, оба — и Чад, и Джон — уже исчезли. Я выглянула из окна и обнаружила, что машины Джона нет и что за ночь и несколько утренних часов куст сирени в углу двора весь покрылся лиловыми цветами.

Я открыла окно.

Вдохнула запах сирени.

Знакомый, пьянящий аромат! От него веяло таким мирным домашним уютом, что сердце наполнилось безрассудным оптимизмом, непоколебимой верой в светлое будущее. Мне пришлось присесть на краешек кровати, чтобы перевести дух.

Я огляделась.

На туалетном столике мои драгоценности.

На обоях розы.

Тюль на окнах. Белый абажур. Плетеный коврик на полу. Снаружи, за окном, как всегда, Куйо скребет лапами в кустарнике. Поют птички. В гнезде, свитом зябликом в зарослях папоротника у заднего крыльца, уже пищали птенцы, и мамаша-зяблик хлопотала вокруг них. Я даже уловила их мускусный запах (влажных крыльев и помета) и услышала, как они пронзительно верещат, стоит матери отлететь от гнезда. Высоко в небе, далеко, на огромном расстоянии, пролетал с характерным звуком реактивный самолет. У него вообще нет крыльев, а вот ведь летит с одного конца света на другой, и с огромной скоростью. Все будет хорошо, подумала я.

Сварю-ка себе кофе. Выпью чашечку прямо на крыльце. Возьму книгу, отложенную несколько недель, ту самую, о Вирджинии Вульф. Сяду и буду читать. Позвоню Сью. Я не разговаривала с ней с того дня, когда в коридоре колледжа она рассказала мне о записках. Скажу ей, что она моя лучшая подруга. И всегда будет лучшей. Я все ей прощаю. Какой у меня выбор? Разве за последнее время я не доказала, что сама в состоянии причинять боль близким, людям, которых люблю больше всего. Разве я не затаила мстительную злобу к любимым, парадоксально сочетая ее с преданностью и заботой?

И еще Гарретт.

Я позвоню Гарретту.

Попробую объяснить ему, что все это недоразумение, и только. Чудовищное недоразумение. Что бы ни говорил тебе Брем — пожалуйста, забудь все. Я приглашу Гарретта на обед. Скажу, что Чад приехал из Калифорнии и хочет его видеть. Приготовлю гамбургеры, или мексиканские начо, или сандвичи с пряной говядиной — что-нибудь особенное, специально для молодых ребят. И — любое пиво, какое захотят.

А потом позвоню Брему и объясню, что моя жизнь — это жизнь обычной женщины.

Жены и матери.

Что я полностью принадлежу этой жизни, и всегда принадлежала ей, и никогда — ему.

Я выстою.

Посижу здесь, вдыхая запах сирени, отдохну.

Утро.

Я готова начать обычный день. Вернуться к обыкновенной жизни.

Раздался телефонный звонок, громкий и настойчивый, словно взрыв в тишине. Я быстро вскочила с краешка кровати и босая понеслась вниз по ступенькам. Мой голос звучал незнакомо, с придыханием — я сама его не узнала.

— Да?

— Привет, детка.

Брем.

Я нервно сглотнула слюну.

Мгновение я не могла ничего произнести, а потом сказала:

— Брем, ты звонишь мне домой.

— Но тебя нет на работе. Куда же мне еще звонить?

— Мог бы и вовсе не звонить. Сын дома, на каникулах. Если бы он снял трубку?

— Подумаешь! Сказал бы, что продаю энциклопедии. Или что я сантехник. — Между нами словно искра пробежала. Смех?

— Ты где?

— В твоей квартире. Звоню по мобильнику. Лежу на твоем диване.

— Слушай, Брем. Я закрываю договор на съем квартиры. Семестр закончился. Я…

— Приезжай сюда! У меня от мыслей о тебе встает.

— Брем.

— Шерри, что на тебе надето?

Я помолчала, не зная, что отвечать. Он повторил вопрос. Ночная рубашка, сказала я. Белая.

— Подними ее повыше. Над ляжками.

Я ничего не стала поднимать, но, когда он переспросил, ответила, что да, подняла. В тот момент мне казалось, что так будет проще всего побыстрее закончить разговор. Я взяла телефон и села на кушетку.

— На тебе трусы?

— Да.

— Сними их. Спусти до щиколоток. — Он помолчал. — Ну, спустила?

— Да.

— Раздвинь ноги. Пошире. Хочу, чтобы ты раздвинула бедра. Раздвинула?

— Да. — Я прилегла.

— Я трогаю себя, детка. Он твердый как камень.

Я слушала.

Все что я слышала — это его дыхание. А потом ритмичный звук трения, все усиливающийся, потом стон. И его напряженный голос:

— Прикоснись к нему губами. Возьми его в рот, малыш. Я хочу почувствовать на нем твой язык. Вот так. — Он затих.

Только ветер завывал в трубке.

Я услышала на крыше суетливые царапающие шажки.

Белка. Может, две. Они вернулись. Дети тех белок, что Джон убил в феврале? Или новая семейка, поселившаяся под карнизом. Они неистово трудились, суетились, устраивая себе жилье у нас на крыше. Я слушала, пока он не застонал громко и надрывно:

— О детка, я люблю тебя. Я должен быть внутри тебя, между твоих ног. Я хочу к тебе, прямо сейчас, в твою дивную дырку, малыш. Я кончаю, моя радость.

Я ничего не ответила, я дрожала. Отвела трубку телефона подальше, боясь, что он услышит, как клацают зубы. Брем молчал, наверное, целую минуту — слышно было только тиканье часов в кухне и сухое цоканье коготков по крыше, — потом вздохнул и сказал:

— Я только что пролился прямо тебе на лицо, кончил в ваш прекрасный рот, миссис Сеймор.

— Брем, — произнесла я, как только ко мне вернулся дар речи. — Брем… — И никак не могла придумать, что сказать. Все вокруг плыло как в тумане — странном и серебристом. Стопка журналов в углу. Ваза с сухими цветами на каминной полке. Восточный коврик с геометрическим рисунком и размытыми очертаниями. Издалека доносилось завывание сирены «скорой помощи», прокладывающей себе дорогу. Для кого-то обычный день.

— Брем, ты еще здесь?

— Ну да. Я здесь.

Я откашлялась, поплотнее прижала к уху трубку и сказала:

— Мне надо с тобой поговорить. Надо все это заканчивать.

— Нет.

— Да.

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы привезти сюда свою хорошенькую попку?

Затем раздался сухой щелчок мобильника. Он отключился.