Анаис Нин - Генри и Джун

Сейчас, в самый насыщенный период жизни, меня снова подводит здоровье. Все врачи говорят одно и то же: никакой болезни, вообще ничего страшного, просто общая слабость, недостаток жизненных сил. Слишком сильно колотится сердце, я мерзну, легко устаю. Я чувствую себя утомленной для Генри. Кухня в Клиши, Фред, они завтракают в два часа дня. Кучей навалены книги, которые я должна прочесть, одну я сама принесла им. Потом мы отправляемся в комнату Генри, он закрывает дверь, и разговор плавно переходит в ласки, в нежный, умелый секс.

Разговор идет о Прусте, и Генри признается:

— Если быть до конца честным, мне нравится быть в разлуке с Джун. Только тогда я могу вполне насладиться ею. Когда она рядом, я болен, подавлен, впадаю в отчаяние. С тобой… ну, ты просто олицетворяешь свет. Я сыт по горло переживаниями и болью. Наверное, я мучаю тебя. Не знаю. Мучаю?

Я не могу ответить на этот вопрос, хотя понимаю: Генри — это тьма. Но почему? Он разбудил во мне множество темных инстинктов. Слово «сыт» меня ужаснуло. Как будто капля яда капнула на кожу. Пресыщенность Генри сталкивается с пугающей свежестью, обновленностью, обостренностью моих чувств. Эта первая капля отравы — как предсказание смерти. Я не знаю, через какую щель просочится и уйдет наша любовь.

Генри, как грустно мне сегодня вспоминать моменты счастья: вот ты говоришь с Фредом до рассвета, блистая остроумием и красноречием и демонстрируя удивительную силу и возбуждение. Как жаль, что ты не слышал меня вчера ночью: я сидела у камина и говорила с Хьюго, чувствуя себя восхитительно умной и богатой, выплескивая на него мысли и рассказы, которые так славно развлекли бы тебя. Я говорила о лжи, о разных ее видах, о той особой лжи, к которой сама прибегаю в некоторых случаях, чтобы усовершенствовать жизнь. Однажды, когда Эдуардо почти потонул в самоанализе, я рассказала ему о своем воображаемом русском любовнике. Он попался в ловушку. Ведь одновременно я поведала, что считаю необходимым совершать глупости — именно то, чего ему не хватает. Когда передо мной встает какая-нибудь неразрешимая проблема и я не знаю, что мне делать, чувствую себя растерянной, то выдумываю мудрого старика, с которым якобы знакома и с которым всегда советуюсь. Я всем о нем рассказываю, объясняю, как он выглядит, что говорит мне и как на меня влияет (эта выдумка поддерживает меня некоторое время), и к концу дня я чувствую себя сильнее, как будто все, о чем я рассказывала, — правда. А еще я выдумывала себе друзей — раз настоящие не могут дать мне то, в чем я нуждаюсь. Как же я наслаждаюсь своими переживаниями! Они переполняют меня. Это приукрашивание действительности.

Сегодня я встречалась с Фредом. Мы идем к Трините. Вот из-за тяжелой дождевой тучи выходит солнце и ослепляет нас. Я начинаю цитировать строки из книги Фреда, где он описывает солнечное утро на рынке. Мои слова очень тронули его, он сказал, что я достойна Генри и даю ему то, чего не могла дать Джун. И все-таки Фред полагает что, когда Джун здесь, Генри полностью в ее власти. Джун сильнее меня. Я начинаю любить Генри больше, чем Джун.

Фред удивляется — как это Генри может любить двух женщин одновременно.

— Он большой, огромный. В нем так много любви. Если бы я любил тебя, то не смог бы желать еще и другую женщину.

А я подумала, что сама похожа на Генри. Могу любить и Хьюго, и Генри, и Джун.

Генри, я понимаю, как тебе удается объять и меня, и Джун: мы не взаимоисключаемы. Возможно, Джун так не чувствует, и ты, естественно, требовал, чтобы она выбрала между тобой и Джин.

Мы испробуем все, до приезда Джун будем лгать друг другу все время. Да, наше счастье в опасности, но мы истратим, испепелим его быстро и без остатка. Я благодарна судьбе за каждый день нашего счастья.

Мое письмо к Джун:

Сегодня утром я проснулась с глубоким и отчаянным желанием: хочу тебя. Мне снятся странны сны. То ты кажешься мне маленькой, нежной и покорной в моих объятиях, то сильной, напористой, полной жизни. Ты одновременно легка, как бабочка, и неукротима, как тигрица. Джун, кто же ты на самом деле? Я узнала, что ты написала Генри любовное письмо, и это заставило меня страдать, у меня осталась одна радость — открыто говорить с Генри о тебе. Я делала это и знала, что он станет любить тебя еще сильнее. Я подарила ему мою Джун, тот портрет, который я написала в те дни, когда мы были вместе… Теперь я могу сказать Генри: «Я люблю Джун», и он не отшатнется, не испугается наших чувств. Это трогает его душу. А твою, Джун? Почему ты не ответила мне?.. Я для тебя всего лишь призрак? Я нереальна, недостаточно тепла? Какую новую любовь, новый восторг ты узнала? Что теперь возбуждает тебя? Я знаю, ты не любишь писать. И не прошу писать длинные письма — всего несколько слов о том, что ты чувствуешь. Тебе когда-нибудь хотелось снова оказаться в моем доме, в моей комнате? Ты же жалеешь о том, что мы так поглотили тогда друг друга? Тебе никогда не хотелось снова пережить те часы, но по-другому, более откровенно? Джун, я не знаю, писать ли мне обо всем, как будто снова чувствую, что ты сбежишь вниз по лестнице, чтобы уйти от меня, как ты сделала в тот день. Я чувствую то же самое или почти то же самое.

Я посылаю тебе свою книгу о Лоуренсе и плащ. Я люблю тебя, Джун, и ты знаешь, как остро и безрассудно мое чувство. Ты знаешь, что нет такого человека, который смог бы словом ли, действием ли выбить из меня эту любовь. Я вобрала тебя в себя, вобрала целиком. И не надо бояться, что с тебя сорвут маску, — тебя будут только любить.

Я пишу Фреду:

Если хочешь сохранить со мной хорошие отношения и сделать мне приятное, не говори больше ничего против Джун. Сегодня я поняла: ты защищаешь меня, но это только сильнее «впечатывает» в меня Джун. Знаешь, как я об этом догадалась? Помнишь, вчера я слушала тебя почти с благодарностью? Я не особенно защищала Джун, а сегодня утром написала ей любовное письмо, как будто повинуясь инстинкту самосохранения. Мне казалось, я наказываю себя за то, что слушала похвалы в свой адрес, тем самым принижая ее. И я знаю, что Генри чувствует то же самое и поступает так же. Но одновременно я поняла и тебя, и ты мне ужасно нравиться.

Эдуардо говорит доктору Алленди, своему психоаналитику:

— Я не знаю, любит меня Анаис или нет. Не знаю, кого она обманывает, говоря о своих чувствах, — меня или себя.

— Она любила вас, — отвечает ему Алленди. — Посмотрите, как она занимается вашими делами, как заботится о вас.

— Но вы ее не знаете, — возражает Эдуардо. — Да и я не знаю, насколько велики ее жалость и сочувствие к окружающим, ее самопожертвование.

Мне Эдуардо говорит:

— Что же все-таки случилось, Анаис? Какое предчувствие заставило тебя попросить, чтобы я отпустил тебя? Что ты тогда поняла?