Анаис Нин - Генри и Джун

Удивительно белое лицо отступает в темноту сада. Она позирует передо мной, уходя. Мне так хочется выбежать и целовать ее фантастическую красоту, целовать и шептать:

— Ты уносишь с собой мою душу, частицу меня самой. Ты являлась мне во сне, я мечтала о тебе. Ты всегда будешь частью моей жизни. Раз я полюбила тебя, значит, это должно было случиться, потому что в нашем воображении возникают одни и те же образы, мы одинаково безумны, мы играем на одной и той же сцене. Единственное, что поддерживает тебя в этой жизни, — любовь Генри и твоя любовь к нему. Он делает тебе больно, но держит тебя на плаву. Он дополняет тебя. Он хлещет и бичует тебя, тем самым хоть иногда сбивая из тебя нечто цельное. То же самое происходит у меня с Хьюго.

Я очень хотела снова увидеть Джун. Мне казалось, что Хьюго ее полюбит. Для меня всеобщая любовь к ней является чем-то совершенно естественным. Я говорила с Хьюго об этой женщине. Я не чувствовала ревности.

Когда она снова вышла ко мне из темноты, то показалась еще прекраснее. И более искренней. Я сказала себе: «Люди всегда более искренни с Хьюго». А еще я подумала, что это происходит, потому что она почувствовала себя более свободно и непринужденно. Я не могла угадать мыслей Хьюго. Джун пошла на второй этаж, в нашу спальню, чтобы оставить там свое пальто. На мгновение она задержалась на освещенной лестнице; на фоне бирюзовой стены она выглядела так необычно. Золотистые волосы, бледное лицо, демонически-тонкие брови, холодная, жестокая улыбка и такая милая ямочка на щеке. Она была так дьявольски желанна; меня тянуло к ней, как в ад.

Когда Джун спустилась, они с Генри дружно рассказывали нам о своих ссорах, войнах и перемириях. Когда кто-то слишком бурно выражает свои эмоции, Хьюго чувствует себя неловко, поэтому он пытался обойти острые углы, смягчить противоречия и неприятные моменты и разрядить обстановку. Словно француз, мягкий и благоразумный, он ненавидит драмы. Возможно, между Генри и Джун когда-то произошло нечто ужасное, бесчеловечное, но Хьюго не позволил им рассказать об этом.

Позже я сказала, что он не дает нам жить, — сам оказывается причиной того, что жизнь проходит мимо. Он стыдится своего оптимизма, желания сглаживать острые углы. Хьюго пообещал помнить об этом, понимая, что без меня окажется за бортом из-за своей тяги к условностям.

Мы очень весело пообедали. Генри и Джун просто умирали от голода. Мы отправились в «Гран-Гиньоль». В машине Джун сидела рядом со мной, и мы говорили почти одновременно.

— Когда Генри описывал мне тебя, — говорила она, — он упустил самые важные детали. Он ничего в тебе не понял, не разглядел.

Она же сразу все рассмотрела, мы с ней понимаем друг друга, каждую деталь, каждый нюанс.

Мы в театре. Как трудно помнить о Генри, когда рядом сидит Джун, такая блистательная, с лицом, похожим на маску. Антракт. Мы хотим курить. Генри и Хьюго остаются сидеть, мы выходим, и я говорю:

— Ты — единственная женщина, которая соответствует моим фантазиям.

Она отвечает:

— Хорошо, что я уезжаю. Иначе ты сорвешь с меня маску. С женщинами я беззащитна, не знаю, как себя вести.

Правду ли она говорит? Нет. В машине Джун рассказывала мне о своей подруге Джин, скульпторе и поэте:

— У Джин такое прекрасное лицо! — А потом торопливо добавила: — Не как у обычной женщины. Лицо Джин, ее красота, скорее мужская, чем женская. — Она замолчала. — Руки Джин были мягкими и нежными, потому что она много работает с глиной. Это сделало ее пальцы тоньше.

Что за странный гнев я ощутила, когда Джун восхищалась руками Джин? Ревность? Но как быть с утверждениями, что ее жизнь полна мужчин и она не знает, что делать, если перед ней женщина? Лгунья!

Джун говорит, внимательно рассматривая меня:

— Я думала, что у тебя голубые глаза. А они такие странные и такие красивые — золотисто-серые, с такими длинными черными ресницами. Ты грациознее всех женщин, которых я встречала. Ты не идешь, ты плывешь.

Потом мы поговорили о наших любимых цветах. Она всегда носит черный и пурпурный.

Мы вернулись в зал. Джун все время смотрит на меня, не на Хьюго. Выходя из театра, я беру ее под руку. Она кладет свою ладонь в мою, и мы сцепляем пальцы. Она говорит:

— Вчера вечером меня покоробило, когда в Монпарнасе кто-то назвал тебя по имени. Я не хочу видеть, как дешевые мужланы лезут в твою жизнь. Мне хочется… защитить тебя.

В кафе я заметила, как посерело ее лицо. Какое ужасное беспокойство охватило меня! Мне показалось, что Джун умирает, и мне тоже захотелось умереть, чтобы последовать за ней, не выпустить ее из моих объятий. Она умирает у меня на глазах. Ее дразнящая, мрачная красота уходит. Уходит странная, мужеподобная сила.

Я не делаю из ее слов никаких выводов. Меня просто завораживают ее глаза и губы, бледные, сильно накрашенные. Знает ли она, что я окончательно и бесповоротно пропала?

Джун дрожит от холода под своим легким бархатным плащом. Я спрашиваю:

— Ты пообедаешь со мной перед отъездом?

Она рада, что уезжает. Генри не дает ей идеальной любви, он любит ее грубо. Он сильно задел ее гордость, возжелав обыкновенных женщин — некрасивых, пассивных. Он не может выдержать ее бескомпромиссность и силу. Сейчас я ненавижу Генри, сильно и искренне. Я ненавижу мужчин, которые боятся женской силы. Возможно, Джин любила силу и разрушительную энергию Джун. Она — разрушение.

Позже я поняла, что Хьюго возненавидел Джун. Он сказал мне, что моя сила — мягкая, вкрадчивая, созидательная, нежная, женственная, а ее — мужская. Хьюго говорит, что у нее мужская шея, мужской голос и грубые руки. Он удивляется, как я этого не замечаю. Да, я этого не вижу, а если и вижу, то мне наплевать. Хьюго признается, что ревнует меня к Джун. Они возненавидели друг друга с той самой минуты, как познакомились.

— Она полагает, что своей женской эмоциональностью и слабостью сможет любить в тебе то, чего не могу полюбить я?

Да, он угадал. Хьюго был очень нежен со мной, но когда он заговорил о Джун, я сразу вспомнила, как мы шли, держась за руки. Джун не возбуждает меня так, как мужчины, но что же тогда? Вероятно, я сама — по-мужски — хочу обладать ею, хочу, чтобы она любила меня глазами, руками, как умеют только женщины. Это любовь особого рода, утонченно — проницательная.

Я ненавижу Генри за то, что он посмел оскорбить великую гордость жены. Превосходство Джун раздуло в нем огонь ненависти, жажду мести. Он глазеет на мою нежную служанку Эмилию. Та обида, которую он причинил Джун, заставляет меня любить ее еще сильнее.

Я люблю ее за то, что она посмела быть такой, за ее жесткость, эгоизм, порочность, за адскую разрушительность. Она без малейших колебаний стерла бы меня в порошок. Она личность, живущая на пределе. Я поклоняюсь той смелости, с которой она причиняет боль, я хочу стать ее жертвой. Она прирастит меня к себе. Она будет Джун плюс все то, из чего состою я.