Эмма Беккер - Вкус любви

Помню, как я очень явственно подумала: «Какой мерзавец!», в тот самый момент, когда не мигая смотрела на Месье, пытаясь понять, насколько он серьезен. Насколько он способен в ответ на обвинения выдать всю нашу подноготную, шаг за шагом, выставив меня подстрекательницей. По мрачной решимости, читавшейся в его глазах, я пошла: способен. Несомненно. Месье сделает это.

Ничего не сказав ему, лишь улыбнувшись в ответ, я улеглась у его ног, свернувшись, словно кошка. Теперь я чувствовала себя заложницей, и Месье казался мне одновременно любовником и врагом: он удерживал меня самым гнусным образом, но при одной только мысли об этом я чувствовала сильное возбуждение.

Месье. Месье и его губы, наполненные ядом.

Именно в тот момент, когда он исчез за дверью, чтобы вернуться к своей жизни врача и супруга, я осознала всю его власть надо мной. Лежа на животе, наблюдала за малейшими движениями любовника, целиком поглощенная созерцанием. Со своим саквояжем в руке, вновь цивилизованный, безупречно элегантный, он опять сел рядом со мной на кровать, обхватив меня руками. Хотя вполне мог бы ограничиться поцелуем в макушку.

— Скажи мне что-нибудь нежное, пока я не ушел.

Я подняла на него изумленно-недоверчивый взгляд.

— Я же не могу быть немного влюбленным в тебя, если ты не будешь немного влюблена в меня.

Наверное, поняв, что он не уйдет, пока я что-нибудь не скажу, а может, потому что мне не терпелось посмотреть, куда нас все это заведет, или же оттого, что мне, как презренной кокотке, льстило его безумное желание, а возможно, оттого, что это было правдой, я в итоге произнесла, не глядя на него, не в силах понять саму себя:

— Я немного влюблена в тебя.

Месье молча улыбнулся, а я впилась зубами в подушку, чтобы не влепить себе пощечину.

В моем поражении с Месье нет ничего катастрофического. Теперь я это понимаю. Оно состоит из мелких разрозненных капитуляций вроде этой. Одной. Затем другой. До тех пор, пока веревка, затянутая на моей шее, не стала меня душить.

Я уже упоминала об этом в сообщении, но должна написать подробнее — десяти слов на мобильном недостаточно.

Я думала о тебе, о твоем теле, запахе, словах, вспоминала то утро и ту тяжесть в организме, когда мне было стыдно за то, что я делаю. Я думала обо всем, что ты мог мне сказать (эти слова будоражили мне нервы, словно нескончаемое кошачье царапанье по спине), и я сказала себе: мне будет сложно продержаться до вторника. Ты даже представить не можешь, в каком я состоянии. Стоит мне вспомнить это утро, как у меня начинается спазм внизу живота, щеки покрываются мурашками, правая нога отнимается, и я четко ощущаю свою киску, которая дрожит сама по себе, как мои веки, когда я сильно устаю. Такое ощущение, что она кричит. Кричит беззвучно, но я ее слышу. То есть чувствую. Что еще хуже.

Хочешь секрет? Почему я не могу трогать себя у тебя на глазах. Почему двадцатилетние девчонки не в состоянии полностью довериться мужчине. Думаю, все дело в чувстве стыда. В опасении, что, если я опущусь до чего-то подобного, меня будут презирать. Что выглядит несколько парадоксально, ведь я совершенно не смущаюсь, когда меня имеют извращенным способом или называют последними словами, напротив, я ощущаю себя в высшей степени комфортно.

Сделай мне одолжение, не жалей меня больше. Если я не буду тебе подчиняться, пусть даже заставляя себя, я ничего не достигну и доживу до шестидесяти лет, ни разу не испытав оргазма. Если мы ни к чему не придем, пусть у нас хотя бы будет это: пользуйся мною, управляй мной, формируй меня, сделай из меня совершенную, идеальную любовницу. Я больше не хочу притворяться чувственной, изображая удовольствие. Я больше не хочу придумывать уловки и разрабатывать планы, чтобы выглядеть возбужденной, — я хочу вернуться к истинной, примитивной чувственности, детской, лишенной стыда. Освободи меня. Я знаю, ты это можешь. Я никогда никого не встречала способнее, чем ты. Я уверена: если не испытываю оргазма, это связано только с глупыми условностями, которые сама себе навязала. На самом деле я гораздо чувствительнее, чем кажусь на первый взгляд. Смотри, когда ты овладел мною сзади этим утром, я долгое время была одержима болью или дискомфортом, неважно. Когда я говорю «долго», имею в виду пять-семь минут. Итак, я была поглощена болью, но при этом ощущала возбуждение. Понимаешь, в чем дело? Мое тело живет своей жизнью. Оно преодолевает все барьеры, воздвигаемые мною, и реагирует на малейшие ласки. Ты должен мне в этом помочь. Поэтому больше не слушай меня, — если ты позволишь мне возражать, я так и не узнаю, как стать похожей на всех этих женщин, о которых они говорят в своих книгах: Ирену (книгу только что дочитала) и остальных. Эти женщины думают только о своем удовольствии, не стараясь выглядеть красиво или достойно. Невозможно выглядеть достойно, занимаясь сексом. Это не работает.

О, мне так хочется поговорить с тобой еще, но я лучше оставлю это на завтра.

Только что я читала «Лоно Ирены» и уловила на страницах слабый запах тебя. Еле заметный. Думаю, никто, кроме меня, его не заметил бы.

Я обожаю слово «лоно». И то, что многие его ненавидят, только радует меня. Лоно. Лоно. Это единственная женская пара мужскому пенису. Поскольку «киска» в итоге слишком приелась. Это слово употребляют чересчур часто. Лоно — более литературный и волнующий вариант, здесь присутствует шарм, который большинство людей не осознают. Нужно много читать, чтобы полюбить это слово, читать, заниматься любовью, ласкать женщин, либо самой быть женщиной и слышать, как это шепчет такой мужчина, как ты.

Еще хочу сказать, что, вернувшись домой, я залезла в душ, и — не знаю, как лучше передать свои ощущения, — я почувствовала, как меня кусает мыло. Я была еще вся открыта, словно ты только вышел из меня.

Все, пора заканчивать. Понедельник, вечер. Спи со мной. Или зайди вечером, вернись на ночь домой и приходи завтра.

Главное — как можно скорее.

Не знаю, откуда в моей голове берутся эти загадочные декорации, когда я себя ласкаю. Когда я думаю о Месье, тайна еще больше покрыта мраком: вокруг нас, как живые, с прерывистым дыханием колышутся голубые обои. Стены, весь окружающий мир вибрируют в непристойном ритме. Урывками всплывает окно, угол кровати, запах комнаты — непонятный калейдоскоп всех мест, куда завлекал меня образ Месье.

Я в отеле девятого округа, но одновременно везде и нигде. Представляете себе мое состояние, если почти в половине пятого утра я никак не могу уснуть. И, поскольку у меня нет с собой ни снотворного, ни травки, единственное успокаивающее средство, на которое могу рассчитывать, — это мои два пальца.