Сайрита Л. Дженнингс - Испорченный (Зараза - др. перевод) (ЛП)

Я откладываю столовые приборы и прикладываю ко рту льняную салфетку, а затем проницательно и самодовольно улыбаюсь:

— «Брехня»?

— Ага, определенно «брехня». В смысле, кем, черт возьми, вы себя возомнили?

Мои губы медленно растягивает улыбка. Я представляю себе, как облизываю пасть, как лев, собирающийся полакомиться изящной, вкусной газелью.

— Я — Джастис Дрейк, — самоуверенно заявляю я без объяснений. Это — обещание и предзнаменование, завернутое в подарочную упаковку из двух небольших слов.

— Ну, Джастис Дрейк ... вы, друг мой, самовлюбленный хвастун. Вы ничего не знаете о наших ситуациях. Нет никакой волшебной панацеи, способной излечить наши браки. Но вы не узнали бы это, потому как ни хрена не знаете о нас. Вы не часть нашего мира. Черт, да вы, вероятно, берете информацию на шестой странице 5или на сайте ‘TMZ’ 6, — с надменным взмахом руки она откидывается на спинку стула и делает глоток вина, ее голубые глаза лани пристально смотрят на мой невозмутимый вид.

Подражая ее движениям, я отклоняюсь назад на своем стуле и складываю руки под подбородком, локтями опираясь на подлокотники. Мой взгляд копается в ее, распознает следы боли, смущения, гнева — чувств, которые она пытается спрятать за своим выражением лица от публики. Однако никакое количество косметики «Мак» или «Мэйбелин» не замаскирует несомненный ад, который запечатлен на ее матовой коже.

— Эллисон Эллиот Карр, жена Эвана Уинстона Карра, дочь Ричарда и Мелинды Эллиот. Закончила Колумбийский Университет со степенью в области бизнеса и финансов в две тысячи девятом году, хотя твоя истинная страсть — филантропия, и ты все свое свободное время работаешь с различными благотворительными и некоммерческими организациями.

Ты встретила Эвана, студента последнего курса, члена студенческого братства и президента вашего братства, когда тебя посвящали в «Каппа Дельта Ню» на втором курсе. В колледже Эван был у тебя единственным, и на Рождество две тысячи восьмого года он сделал тебе предложение перед вашими семьями в зимнем поместье твоих родителей в Аспене. Вы поженились следующим летом в Нью-Йорке и провели медовый месяц на Карибах.

Ненавидишь пауков, ужастики и думаешь, что вязаные жилеты надо запретить. Ты не можешь жить без «Старбакса», помешана на повторных показах сериала «Друзья» и ежедневно ешь мороженое. Мятное с шоколадной стружкой — на данный момент твое любимое, если я не ошибаюсь.

И согласно таблоидам твой муж спит с твоей лучшей подругой и половиной очаровательных трусишек Верхнего Ист-Сайда. Плюс вы уже месяц не трахались. Не то чтобы это было кое-что, что я нашел на шестой странице, — я довольно приподнимаю бровь и наклоняюсь вперед, вглядываясь в ее испуганное выражение лица. — Мне продолжать?

Оглушительная тишина разрастается и становится неловкой, болезненно давит мне на виски и череп, выступая в качестве наказания за сомнительную неудачу моей вмешавшейся совести. Глаза Эллисон затуманивают слезы, превращающиеся в бесконечный голубой океан боли. Мне плевать. Мне нет никакого дела.

— Ну, — хрипло говорит она, у нее пересохло во рту и бокал пуст, — поздравляю, придурок. Ты умеешь пользоваться Википедией,— и так же изящно, как грациозная газель, будучи воспитанной, она отодвигает стул, встает, и держа голову высоко поднятой, не спеша выходит из комнаты.

Я возвращаюсь к получению удовольствия от своей еды, а в это время остальные рассеянно смотрят на место, которое недавно занимала Эллисон. Одна ушла, десять осталось. Она не первая, и не последняя.

— Остановите ее, — шепчет тихий голосок. Лоринда. Чопорная домохозяйка, которую больше заботит собственный лоск, чем то, куда ее муж сует свой член.

— Зачем?

— Потому что она нуждается в вас. Мы все нуждаемся, — несколько голов кивают, соглашаясь. — И, возможно, она нуждается больше остальных.

Еще больше кивков. И даже несколько одновременных бормотаний.

Я выдыхаю, сдаваясь, и точно знаю, что собираюсь сделать, хотя это и идет в разрез с принципами, которым я следовал последние шесть лет.

Никогда не вмешивай чувства в отношения с клиентом.

Никогда не дави и никогда не убеждай их; это должен быть их выбор.

И никогда не извиняйся за свои нестандартные методы, какими бы они жестокими или дерзкими не показались.

Дверь в ее номер слегка приоткрыта, но я все равно стучу, от чего она со скрипом открывается еще шире и открывает вид на изящную фигуру Эллисон.

— Что тебе надо? — со злостью говорит она, не отрывая взгляда от чемодана, который яростно набивает одеждой.

Я вхожу внутрь, не дожидаясь приглашения, и закрываю дверь.

— Собираешься куда-то?

— Домой. Это было ошибкой.

— Забавно. Вот уж не думал, что ты трусиха?

— Неужели? — злобно спрашивает она, метнув в меня сердитый взгляд сквозь густые, влажные ресницы. — Это потому что ты все знаешь обо мне? Знаешь все о моей жизни. Рост, вес, номер социального страхования… черт, у тебя на быстром наборе стоит номер моего гинеколога?

— Это нелепо, — ухмыляюсь я и взмахиваю рукой. — Ты прекрасно знаешь, что не существует способа узнать реальный вес женщины.

Эллисон поднимает взгляд от чемодана «Луи Витон» и качает головой, отмахиваясь от меня и моей сдержанной попытки пошутить. Но прежде, чем она отворачивается, я замечаю, что один уголок ее рта приподнимается.

Я подхожу ближе, достаточно близко, чтобы почувствовать аромат «Шанель», нанесенный за ее ушками.

— Миссис Карр, это моя работа делать ваши проблемы моими. Чтобы эффективнее помочь клиентам, очень важно все знать. Здесь нет места маленьким грязным секретам. У нас у всех они есть и поверьте мне, ваши меркнут на фоне большинства других. И хотите верьте, хотите нет, никто в столовой не осуждает вас за вашу жизненную ситуацию. Они все также беспокоятся о тех причинах, по которым они оказались здесь.

И, вместе с вышесказанным, я прошу прощения, если мои откровенные высказывания были слишком впечатляющими для вас. Это было бессердечно с моей стороны. Однако это не причина сдаваться. Не тогда, когда мы едва затронули проблему.

Она нервно смеется и отводит свой взгляд к окну. Море сияющих звезд усеивает почерневшее небо, освещая путь к полной луне. Бледность ночи заполняет комнату, омывая ее светлый овал лица цветом бриллиантов и печали.

— Вы сказали, что он у меня был единственным, — говорит она почти шепотом.

— Простите?

Она поворачивается ко мне, в ее взгляде тревога.

— Вы сказали, что он был единственным у меня в колледже. Мы не были единственными друг у друга. Будто я была верна, а он нет.

Она не сердится, и она не застигнута врасплох, и даже не в замешательстве. Она застряла где-то между усталостью и равнодушием. В непрекращающемся состоянии неопределенности, терзаясь между обидой, которую не выразить словами, и сытостью по горло, чтобы уступать этому и дальше.