Анаис Нин - Маленькие пташки

Вдруг, ни с кем не советуясь и не испрашивая ничьего одобрения, я решила устроиться на работу. Я знала, что мать будет против.

Я редко бывала в Нью-Йорке одна. Теперь же я гуляла по улицам, высматривая объявления. Умения, которыми я обладала, были малопрактичными. Я знала иностранные языки, но не умела печатать на машинке. Я умела танцевать испанские танцы, но не имела представления о современных бальных танцах. Куда бы я ни приходила, я ни у кого не вызывала доверия. Я выглядела моложе своих лет, казалась чересчур хрупкой, чересчур чувствительной. У людей создавалось обманчивое впечатление, что я ни на что не способна.

За неделю мне не удалось найти ничего, кроме ощущения, что я для всех совершенно бесполезна. Тогда я и отправилась навестить подругу, которая отнеслась ко мне с большой симпатией. Она неодобрительно смотрела на то, что мать старается от всего меня оградить. Меня она приняла тепло, удивилась моему решению и выразила желание мне помочь. Когда я с юмором рассказывала ей о себе, перечисляя свои достоинства, то упомянула о художнике, который неделей ранее оказался у нас в гостях и отметил, что у меня экзотическое лицо. Моя подруга просто подпрыгнула.

— Все ясно, — сказала она. — Я знаю, что тебе делать. У тебя и в самом деле необычное лицо. Мне известен клуб, куда художники приходят в поисках натурщиц. Я представлю тебя. Там девушки получают своего рода защиту, и им не надо бродить от мастерской к мастерской. Все художники, которые являются членами этого клуба, там хорошо известны, и, когда им нужна натурщица, они просто туда звонят.

Когда мы прибыли в клуб на Пятьдесят седьмой улице, там было многолюдно и царило оживление. Оказалось, что идет подготовка к ежегодному шоу. Раз в год всех натурщиц в самых лучших нарядах демонстрировали художникам. После уплаты небольшого вступительного взноса меня сразу же приняли в члены клуба и направили наверх к двум пожилым дамам, которые проводили меня в гардеробную. Одна из них выбрала для меня костюм восемнадцатого века. Другая сделала мне прическу. Они научили меня, как следует красить ресницы. В зеркале я увидела себя совсем другой. Репетиция продолжалась. Мне предстояло спуститься по лестнице и прохаживаться по комнате. Это не составило особого труда. Все напоминало бал-маскарад.

В день этого представления все изрядно нервничали, поскольку от него во многом зависела удачная карьера натурщицы. Когда я красила ресницы, то заметила, что рука у меня дрожит. В руку мне всунули розу, что показалось мне несколько смешным. Меня встретили аплодисментами. Девушки должны были обходить комнату по кругу, после чего художники с нами беседовали, записывали наши имена, договаривались о встрече. Моя записная книжка быстро заполнилась адресами.

В понедельник в девять утра я должна была появиться в мастерской одного известного художника, в час дня — в мастерской иллюстратора, в четыре — в мастерской миниатюриста и так далее. Там было и несколько художниц. Им не нравилось, что мы загримированы. Они утверждали, что когда встречаются потом с загримированными натурщицами и заставляют их, прежде чем позировать, смыть грим, то они всегда оказываются совсем иными. Поэтому нам не слишком хотелось позировать для художниц.

Когда я объявила дома, что собираюсь стать натурщицей, это прозвучало как удар грома, но решение было принято. За неделю я могла заработать двадцать четыре доллара. Моя мать слегка всплакнула, но глубоко внутри была довольной.

В тот вечер мы беседовали с ней в темноте. В ее комнате, смежной с моей, дверь была распахнута настеж. Моей матери было любопытно, что я знаю (или чего не знаю) о сексе.

Весь мой личный опыт сводился к тому, что меня много раз целовал Стивен, когда мы лежали с ним на пляже. Он наваливался на меня, и я ощущала, как что-то массивное и твердое прижимается ко мне, но этим все и ограничивалось. К моему огромному изумлению, однажды, вернувшись домой, я обнаружила, что между ног у меня влажно. Об этом я ничего матери не сказала. Про себя же я решила, что я очень чувственная натура, и, если даже от поцелуев у меня выделяется влага между ног, это может в будущем плохо кончиться. В сущности, я ощущала себя почти шлюхой.

Мать спросила меня:

— А тебе известно, что происходит, когда мужчина овладевает женщиной?

— Нет, — ответила я, — но прежде всего мне хотелось бы знать, как именно мужчина овладевает женщиной.

— Ну, ты помнишь маленький пенис твоего братишки, когда его купали? Он увеличивается в размерах и становится твердым, после чего мужчина запихивает его внутрь женщины.

Мне это показалось омерзительным.

— Но, наверное, запихнуть его внутрь очень трудно, — сказала я.

— Ничего подобного. Перед этим у женщины выделяется влага, и тогда он легко может проскользнуть.

Тогда я поняла тайну женской влажности.

«В таком случае, — подумала я, — меня никогда не удастся изнасиловать, потому что мокрой можно стать, только если мужчина тебе нравится».

Несколькими месяцами ранее меня целовал в лесу здоровенный русский, когда провожал меня домой с танцев. Придя домой, я заявила, что беременна.

Теперь я вспомнила, что однажды, когда мы в другой раз возвращались компанией с танцев и ехали по шоссе, то услышали, как девушки зовут на помощь. Мой парень Джон остановил машину. Из кустов нам навстречу выбежали две девушки: волосы у них были растрепаны, одежды изорваны, а в глазах страх. Они сбивчиво бормотали что-то о том, как их пригласили покататься на мотоцикле, а потом пытались изнасиловать. Одна из них все время повторяла:

— Если он в меня прорвался, я покончу с собой.

Джон остановился возле какой-то гостиницы, и я проводила девушек в туалет. Они сразу же направились в кабинку. Одна из них сказала:

— Никаких следов крови не видно, так что ему, очевидно, не удалось прорваться.

Другая разрыдалась.

Мы отвезли их домой. Одна из них поблагодарила меня и на прощание сказала:

— Надеюсь, что с тобой этого никогда не случится.

Слушая свою мать, я недоумевала: не этого ли она опасается и потому пытается меня подготовить.

Когда наступил понедельник, я испытывала явную тревогу. Мне казалось, что, если художник окажется привлекательным, я подвергнусь значительно большей опасности, чем в противном случае, потому что, если он мне будет нравиться, у меня станет влажно между ног.

Первому было под пятьдесят; он был лысым, со вполне европейским лицом и маленькими усиками. У него была прекрасная мастерская.

Чтобы я могла раздеться, он поставил ширму, на которую я и повесила свои одежды. Когда я повесила на ширму последний предмет женского туалета, то увидела, как из-за ширмы появилось улыбающееся лицо художника. Но на нем было такое забавное и нелепое выражение, словно бы разыгрывалась какая-то пьеса, я ничего не сказала, оделась и начала позировать.