Анаис Нин - Маленькие пташки

Тщательно, до мельчайших деталей отглаживая брюки, мой друг воображает, как он будет заниматься любовью с этой женщиной, — и это его возбуждает. Он знает, как именно ее схватит. Ему нравится приподнимать женщине ноги и запихивать в нее пенис сзади, а потом заставлять ее немного повернуться, чтобы она видела, как он проникает в нее и выходит обратно. Ему нравится, чтобы при этом женщина щекотала основание его пениса. Ее пальцы сжимают его крепче, чем она могла бы сделать это своим сексуальным ртом, и это тоже его возбуждает. И когда он движется, она при этом прикасается к его яйцам, а он трогает ее клитор, потому что в таком случае она испытывает удвоенное наслаждение. Она начинает задыхаться, дрожит с головы до ног и умоляет его продолжать.

После того как мой друг, полуголый, отглаживая свои брюки, представлял все это, член у него вставал. Это-то ему и было нужно. Он убирает брюки, утюг и гладильную доску, снова ложится в кровать, расслабляется и курит, продолжая представлять эту сцену во всех мельчайших подробностях, пока на головке его пениса, который он тем временем подергивает, продолжая курить и мечтать о других женщинах, не появляется капелька семени.

Я завидую ему, потому что он может получать такое сильное возбуждение от одних только мыслей. Он расспрашивает меня. Ему хочется знать, как устроены мои женщины, как они себя ведут…

Лена рассмеялась и сказала:

— Становится жарко. Я, пожалуй, сниму корсет. — Она удалилась в альков. Когда она вернулась, тело ее было томным и ничем не стесненным. Она присела, скрестив свои голые ноги, в полурасстегнутой блузке. Один из ее друзей сел так, чтобы получше ее видеть.

Другой же молодой человек, пока я позировала, стоял рядом и нашептывал мне комплименты.

— Я люблю тебя, — говорил он, — потому что ты напоминаешь мне о Европе, особенно о Париже. Не знаю, что такого есть в Париже, но там в воздухе висит чувственность. Ею заражаешься. Этот город необычайно человечный. Не знаю, потому ли это, что парочки там всегда целуются прямо на улицах, за столиками в кафе, в кинотеатрах, в парках. Они с такой непринужденностью обнимаются. Они останавливаются посреди тротуара, у входа в метро, чтобы поцеловаться взасос. Возможно, причина в этом или же в мягкости воздуха. Не знаю. В темноте у каждого подъезда можно увидеть почти слившихся воедино мужчину с женщиной. Проститутки не спускают с тебя глаз… прикасаются к тебе.

Однажды я стоял на автобусной остановке, рассеянно поглядывая на окрестные дома. Я увидел через открытое окно мужчину с женщиной в постели. Женщина сидела на мужчине верхом.

В пять вечера становится невыносимо. В воздухе ощущаются любовь и желание. Все выходят на улицы. Кафе переполнены. В кинотеатрах имеются маленькие кабины, совершенно темные и с занавесками, где вы можете заниматься любовью на полу, пока идет фильм, и никто вас не видит. Все так открыто, так легко. Моя подруга, которую назойливо преследовал мужчина, пожаловалась на это полицейскому. Тот рассмеялся и сказал: «Однажды вы будете скорбеть, что ни один мужчина к вам не пристает. В конечном счете вы должны испытывать благодарность, а не сердиться». И он ничем не стал ей помогать.

И после этого мой поклонник произнес шепотом:

— Не согласишься ли ты пойти со мной поужинать, а потом отправиться в театр?

Он и стал моим первым настоящим любовником. Я позабыла Рейнольдса и Стивена. Теперь они казались мне детьми.

Художник сидел рядом с натурщицей, смешивал краски и рассказывал ей про шлюх, которые его особенно возбуждали. Рубашка у него была расстегнута, обнажая крепкую, гладкую шею и заросли черных волос на груди. Для большего удобства он расстегнул ремень брюк, причем одна пуговица у него на ширинке была оторвана, и закатал рукава рубашки.

— Мне больше всего нравятся проститутки, — сказал он, — потому что знаю, что они никогда не будут липнуть ко мне, никогда не станут меня опутывать. С ними я чувствую себя свободным. С ними вовсе не обязательно заниматься любовью. Единственной женщиной, которая доставляла мне именно такое удовольствие, была женщина, неспособная влюбиться, которая отдавалась как проститутка и при этом презирала мужчин, которым отдавалась. Эта женщина была проституткой и холодной, как статуя. Она пришлась художникам по нраву, и они использовали ее в качестве натурщицы. Она оказалась потрясающей натурщицей. Она была чистым воплощением сущности проститутки. Каким-то образом холодная утроба проститутки, постоянно оказывающаяся объектом желания, обладает необычайной притягательностью. Эротика выходит на поверхность. Женщина, у которой внутри постоянно находится пенис, странным образом преображается. Кажется, что вся ее утроба выставлена напоказ, присутствует в каждом ее жесте.

Каким-то образом даже волосы у проститутки оказываются пропитанными сексом. Волосы той женщины были… самыми чувственными волосами, какие мне только доводилось видеть. Должно быть, такие волосы были у Медузы Горгоны, благодаря чему она и соблазняла мужчин, подпадавших под обаяние ее чар. Они были насыщенными жизненной силой, тяжелыми и пахли так, словно их вымыли спермой. Мне всегда казалось, что она прежде обматывала ими пенис и вымачивала в мужском семени. Такие волосы мне и самому хотелось обернуть вокруг своего пениса. Они были теплыми, пахнущими мускусом, маслянистыми и прочными. Было достаточно провести по ним рукой, как у меня наступала эрекция. Просто касаться ее волос было для меня наслаждением.

Но все не ограничивалось одними волосами. Ее кожа также была эротичной. Она могла лежать часами, позволяя мне себя ласкать. Она лежала, как животное, совершенно спокойная, томная… Сквозь ее прозрачную кожу проступали голубоватые жилки, которые разбегались по ее телу, и мне казалось, что я касаюсь не только бархата, но и живых вен, настолько живых, что в момент прикосновения я чувствовал в них движение. Я любил лежать прижавшись к ее ягодицам и ласкать ее, ощущая подергивание мускулов, что свидетельствовало о ее реакции.

Кожа у нее была как песок в пустыне. Когда мы впервые легли в постель, было холодно, но вскоре стало жарко. А ее глаза! Их невозможно описать иначе, как сказать, что они передавали состояние оргазма. В ее глазах постоянно присутствовало нечто такое лихорадочное, такое зажигающее, такое напряженное, что стоило мне только посмотреть на нее, как мой пенис начинал вздыматься и подрагивать. При этом я ощущал, как что-то подрагивает и в ее глазах. Только глазами она могла отвечать, отвечать эротически, словно в ней перекатывались лихорадочные волны, бурлили круговороты безумия… нечто такое, что могло облизывать человека, словно пламя, уничтожать его с невиданным удовольствием.