Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Жюльетта

– Разве ты не занималась этим со своими подругами? – спросила новенькую Аспазия.

– Никогда!

– Чепуха и враки, – заметила я из-под ягодиц Лаис, – в монастыре только и делают, что мастурбируют, я знаю это по своему опыту. В твоем возрасте я лазила под каждую юбку. – Потом, оттолкнув Лаис, я строго сказала Фонтанж; – Иди сюда и целуй меня.

Когда она наклонилась ко мне, я едва не задушила ее в объятиях.

Служанки получили распоряжение раздеть ее донага. Пока с неё снимали одежду, я пожирала глазами обнажившееся тело неземной красоты, и в моей голове звенела ликующая мысль: «Великий Боже! Как прекрасна эта девочка! Какая прозрачная кожа! Какие пропорции!»

– Очень хорошо, теперь положите на меня ее так, чтобы я могла достать губами эту самую волнующую из куночек. Ты, Аспазия, займешься ее задом и будешь щекотать языком ее анус, а Фрина будет ласкать ей клитор и следить за тем, чтобы весь нектар, до последней капли, попал мне в рот. Я раздвину ноги, Теодора будет сосать мне вагину, а Лаис лизать мою заднюю норку. Главное, милые девушки, постарайтесь показать все, на что вы способны, призовите на помощь все свое воображение, ибо эта девственница меня очень возбуждает, и я хочу извергнуть из себя все соки.

Не стану описывать вам удовольствие, которое я извлекла из этой потрясающей сцены, скажу лишь, что я едва не потеряла рассудок от восторга. Как и следовало ожидать, похоть пробудилась в конце концов и в Фонтанж: она не смогла долго противиться сладострастным ощущениям, от которых мелко дрожало все ее тело. Скромность уступила место сластолюбию, и наша гостья испытала оргазм. О, как сладостен был этот первый поток нектара, заполнившего мой рот!

– Переверните ее, – приказала я своим женщинам, – пусть Теодора сожмет бедрами ее голову и напоит своими соками, а я в это время буду целовать ее жопку; Лаис то же самое будет делать со мной, две других задницы я поласкаю руками.

Новый приступ экстаза, и снова я извергнулась; больше выдержать я не могла: я схватила Фонтанж, подмяла ее под себя, прижала свой клитор к ее хоботку и, энергично двигая тазом, впилась в ее губы; тем временем мои наперсницы щекотали мне зад, звонко шлепали по нему ладонями, пощипывали и покусывали его, дотягивались руками до моего влагалища и не давали ему передышки; одним словом, они погрузили меня в океан наслаждения, и я выжала из себя все в момент десятого своего оргазма, залив горячей жидкостью маленькую куночку самой очаровательной и непорочной из девиц.

Спазмы кончились, и иллюзия рассеялась. Как бы ни была прекрасна Фонтанж, теперь я смотрела на неё со злобным безразличием, которое скоро перешло в жестокость, и в глубине моего сердца проклюнулся голос, решивший ее участь.

– Оденьте ее, – приказала я, поднимаясь.

Я также оделась, отослала служанок, и мы остались вдвоем.

– Мадемуазель, – грубо начала я, – не обращайте внимания и не делайте ложных выводов из мимолетного опьянения, в которое погрузила меня Природа против моей воли, и не тешьте себя напрасной надеждой; я люблю женщин, всех женщин вообще; вы меня удовлетворили, но теперь все закончилось. Теперь я скажу вам, что ваша мать дала мне пятьсот тысяч франков на ваше приданое; лучше, если вы узнаете об этом от меня, нежели от кого-то другого.

– Я уже знаю это, мадам.

– Ах вот как, мадемуазель, вы уже это знаете, тогда примите мои поздравления. Однако вам ещё неизвестно, что ваша родительница задолжала такую же сумму некоему господину де Нуарсею, которому я отдала эти деньги и который теперь, по своему усмотрению, может вернуть их вам или же оставить себе, ибо и деньги и право решения принадлежат ему. Завтра я сведу вас с этим господином и рекомендую вам проявить к нему крайнее почтение и постараться исполнить любое его желание.

– Мадам, я должна предупредить вас, что этические и моральные нормы, которые я усвоила, противоречат вашим советам.

– И моим действиям – это вы хотели добавить, милочка, поскольку я вижу, что вы меня осуждаете. Осуждаете за всю мою доброту к вам и за добрый совет.

– Я не говорила этого, мадам.

– Так скажите это, ибо ваши упреки мне так же безразличны, как и ваши похвалы: я забавляюсь с такими девицами, а когда пыл проходит, я их презираю.

– Презираете, мадам! Я считала, что презирать следует только порок.

– Порок забавляет, добродетель – вот что скучнее всего. Согласно моим убеждениям, то, что способствует нашим удовольствиям, всегда предпочтительнее того, что не приносит ничего, кроме головной боли и неприятных ощущений... Но вы откровенно ответили, дорогая моя, и я заявляю с той же откровенностью, что вы своенравны, капризны и нахальны, и при всем этом вы далеки от тех совершенств, которые делают эти свойства извинительными. Однако довольно об этом, мадемуазель, если вы не возражаете; все дело в том, что я ничего вам не должна, что вашими деньгами я расплатилась с кредитором вашей матери и что, наконец, кредитор должен решить, отдать вам полмиллиона или нет; но я вас предупреждаю, что если вы хотите вернуть свое приданое, вы должны отнестись к этому господину со всем почтением.

– О какого рода почтении вы говорите, мадам?

– О том самом, какого я требовала от вас; мне кажется, вы понимаете, что я имею в виду.

– В таком случае, мадам, пусть ваш господин де Нуарсей оставит деньги себе. Я не из тех людей, кто может польститься на столь бесчестную карьеру, которую вы мне предлагаете; если из уважения к вам, из своей детской неопытности я несколько минут назад позабыла все, чему меня учили, позабыла все приличия, то теперь вы открыли мне глаза, и я приму наказание за свой невольный грех.

И из ее глаз, самых прекрасных глаз в мире, полились слезы.

– О, как это трогательно, – процедила я сквозь зубы, – сейчас я упаду к ногам мадемуазель! Боже мой, что было бы с нами, распутными людьми, если бы нам приходилось кланяться каждой шлюхе, которая нас удовлетворила?

Слово «шлюха» прозвучало как сигнал к настоящей буре: девушка билась о стол головой, стонала от отчаяния, разбрызгивала слезы по всей комнате; и если хотите знать правду, я с острым, щекочущим удовольствием продолжала унижать Фонтанж, ту самую Фонтанж, от которой была в экстазе совсем недавно. Гордыню исцеляет крушение иллюзий, и презрение к идолу вознаграждает нас за все унижения, которые мы претерпеваем, простираясь перед ним ниц. Теперь эта глупая гусыня раздражала меня сверх всякой меры.

– И ещё, дитя моё, – добавила я, если господин де Нуарсей не вернет ваше приданое, вы можете поступить ко мне в услужение, к вашему счастью мне как раз нужна работница на кухне, думаю, с кастрюлями и горшками вы справитесь.

Эти слова вызвали новый приступ слез и рыданий, и я испугалась, что она задохнется.