Наталия Орбенина - Перо фламинго

– Что вы, что вы! – всполошилась жена. – Вам нельзя, вам надо лежать. Ради бога, ложитесь!

– Кого же он допрашивал? – не обращая внимания на тревогу жены, Соболев спустил ноги с кровати.

– Всех, – придержала его за плечо, понимая, что её слова и увещевания не играют для него никакой роли.

Викентий Илларионович похлопал жену по руке.

– Позови ко мне Лавра, да прикажи подать одеться.

Супруги посмотрели друг другу в глаза. В этот миг между ними бушевал океан, хотя по поверхности едва пробегала мелкая рябь.

Лавр Когтищев, молодой человек двадцати девяти лет роду, имел странную внешность, которая невольно привлекала взор. Он был высок, очень строен, подтянут и одевался на английский манер. Главная странность заключалась в том, что на его черепе совершенно отсутствовали волосы. Данная прискорбная особенность возникла еще в детстве, когда волосы, и без того жиденькие и слабенькие, очень быстро осыпались с его головы и более там не вырастали. Злые товарищи в гимназии смеялись над ним и прозвали Коленом или Коленкою. Когда он еще жил с родителями, то Василиса Илларионовна таскала его по бабкам и знахарям, да все без толку. Сглаз, порча силы неистребимой, таков был вердикт знатоков. Позже, уже в Петербурге, дядя тоже решил помочь ребенку, который отчаянно страдал, водил его к разным медицинским светилам, но результат оказался такой же плачевный. Тогда хитроумный дядя стал приучать племянника воспринимать себя таким, каков есть, и видеть в этом не порок, а особое преимущество, отличие от прочих. Лавр прислушался, потихоньку смирился и даже стал находить прелесть в своей вызывающей внешности. Со временем он водрузил на большой острый нос модные очки, выработал в себе манеру выставлять вперед подбородок и саркастически улыбаться. Теперь он уже казался интересным не только себе, но и окружающим. И прежнее уничижительное прозвище постепенно сменилось другим – Коготь. Лавр страдал от своей нелепой фамилии и страстно желал, чтобы обожаемый дядюшка, спасший его от серой и тягостной провинциальной жизни, одарил бы его и своей благородной фамилией. Но тут Викентий Илларионович оказался непреклонен. Грешно отрекаться от родительского имени, как бы ты ни относился к отцу или матери.

Лавр сидел на диване в маленькой комнатке, которая когда-то была его комнатой, в ту пору, когда еще не было в доме Серафимы и не родился злополучный Петька. Петя, Петя, боже ты мой!

Лавр замотал головой, подскочил и нервно прошелся по скрипучим половицам. Он заметил на кладбище доктора и следователя, не укрылось от него и то, что те, вроде бы как разговаривали с горничной Соболевых. Черт знает что может наговорить эта дурочка. А собственно, чего бояться, вряд ли она видела… А если видела? Что тогда? Ведь и впрямь, все что угодно можно подумать. Надобно как-нибудь половчее выспросить у неё…

Перед глазами снова стояло лицо кузена, обезображенное болезнью, неузнаваемое. А ведь он был так хорош, так удивительно хорош! Впрочем, что удивительного, если его мать – женщина неземной красоты!

До сих пор Лавр помнил свое детское потрясение, которое он пережил, когда дядя Викентий однажды заявил ему:

– Лавр, дружок, хочу тебе сообщить, что у нас грядут большие перемены в доме. Я полагаю, что было бы нечестно по отношению к тебе держать тебя в неведении. Ты уже вполне большой мальчик и все прекрасно понимаешь. Так вот, – дядя на минуту замолк, племянник замер в тревожном ожидании, чувствуя всем своим естеством, что эти перемены ему ничего хорошего не сулят. – Как это ни удивительно, а это совершенно удивительно для меня, я все-таки собрался жениться.

– Поздравляю, дядя Викентий, – пролепетал Лавр, который уже хорошо знал, где и что положено говорить.

– Да, да, жениться. Жена моя очень молода, её все страшит и пугает. Она еще очень неопытна в жизни. И посему, как я полагаю, присутствие в доме незнакомого ей мальчика вызовет некоторые трудности.

– Я буду хорошо себя вести, тетечка будет довольна, только не отправляйте меня назад! – с надрывом вскричал мальчик, и слезы полились у него из глаз.

– Полно, полно! – остановил его Соболев. – Что еще за слезы! И с чего ты взял, что я хочу отправить тебя назад к твоим родителям? Нет уж, коли я взялся тебя воспитывать, я от своего слова не отступлю. Я намерен определить тебя в очень приличный и дорогой пансион, где ты будешь жить и учиться, а в воскресенье и на каникулы мы будем забирать тебя домой.

Лавр поник своей головой-коленкой. У Викентия сжалось сердце при виде этой тонкой шейки, худых плеч, вздрагивавших от сдавленных рыданий. Никогда, никогда нельзя обманывать дитя, подавать ему надежду, а потом вырывать из души с мясом! Соболев порывисто обнял мальчика и прижал к себе.

– Ты что, глупенький? Думаешь, я гоню тебя прочь? Не смей так плохо думать обо мне! Меж нами ничего не меняется, ровным счетом ничего! Я по-прежнему люблю тебя, мы с тобой большие друзья, просто ты немного поживешь отдельно! Пойми, Серафима Львовна должна привыкнуть ко мне, к дому, она такая пугливая. Ей-богу, её не зря прозвали Серной! А потом все наладится. Мы все будем жить вместе, будем одной семьей!

Сказано – сделано. Лавра отправили в пансион. Он мучительно переживал свое изгнание из рая. А ведь жизнь в доме дяди действительно казалась ему райской после убогого бытия саратовского дома родителей. Дядя Викентий был совершенством, божеством, носителем великих знаний, которыми он щедро делился с племянником. К дяде все относились с величайшим почтением, не то что к его ничтожному папаше! Племянник профессора Соболева – эти слова имели значение для товарищей в гимназии и учителей. Хотя и там он тотчас же снова стал Коленом, а позже Когтем.

В большой и уютной квартире профессора мальчику досталась маленькая комнатка, превратившаяся в мальчишеское царство. Соболев быстро заметил у племянника способности к рисунку, к художеству. Ему были куплены мольберт и краски, а позже в жизнь Лавра вошла фотография и сделалась его страстью. Дядя щедро финансировал все его увлечения и всячески поощрял. Так на Рождество мальчик получил из рук дяди роскошный подарок – деревянный складной фотоаппарат «Дружок» с настоящим цейсовским объективом, с которого начинали все поклонники фотографического дела. На книжных полках высились груды журналов «Фотограф», «Фотографическое обозрение», «Фотографический вестник», «Фотограф-любитель». Теперь вся его комната была уставлена коробками с магниевым порошком, фотопластинками, рулонами фотографической бумаги, стопками паспарту. Уже первые робкие опыты Лавра внушали Викентию Илларионовичу надежды на то, что на данном поприще он проявит себя ярко, как оно и подобает племяннику и воспитаннику профессора Соболева.