Бертрис Смолл - Любовь дикая и прекрасная

— А если ты ослушаешься и не сделаешь этого, — внешне спокойно продолжил граф, — то Джеми заберет и земли, и собственность не только гленкеркских и сайтенских Лесли, но и грейхевенских Хэев.

— Пусть!

— Кат!..

— Пусть! Без тебя я мертва.

Он крепко обнял ее.

— Кат! Кат! Подумай, девочка моя! Ну, подумай! Сколько у тебя детей?

— Шесть.

— А у твоих кузенов теперь их сколько?

— По меньшей мере три десятка.

— И у тебя самой десятка два кузенов, а еще ведь есть и твои братья, и поколение твоих родителей, и Мор-Лесли.

Боже мой. Кат! Ведь это почти сотня людей!.. А потом, дорогая, следует подумать и о моих детях. Все эти ни в чем не повинные люди окажутся погубленными — и дети, и старики тоже. Нет, любовь моя, ни ты, ни я не сможем построить нашу жизнь на обломках наших семей.

— Не гони меня, Ботвелл, — жалобно прошептала она. — Лучше уж мне умереть.

— Если мы с тобой сбежим, если попытаемся каким-то образом ускользнуть от Джеми, он разорит всех наших родственников. Насчет этого король тверд.

Он хочет, чтобы мы понесли наказание, и он сумел отыскать самую изощренную пытку, какой станет пытать не только нас с тобой, но еще в придачу и Патрика Лесли.

Твой муж все еще очень любит тебя. Кат. Не бойся к нему возвращаться.

Она подняла глаза.

— Как ты можешь мне такое говорить, Френсис?

— Потому что должен! Господи!.. Кат! Мне невыносимо все это! — Его хриплый голос прерывался от боли и муки. — Ты же жизнь моя, девочка!

Они оба заплакали. Пограничный лорд и его возлюбленная прильнули друг к другу и рыдали, пока не выплакали все слезы. Потом вместе поднялись, держась друг за друга. Френсис, как всегда прежде, поднял Катриону на руки и понес наверх, в спальню.

Ночью графиня проснулась и обнаружила, что рядом никого нет. На какой-то миг Катриона испугалась, пока не разглядела, что Ботвелл стоит возле окна, глядя на пейзаж, залитый лунным светом. Френсис обернулся, и стало видно его лицо, мокрое от слез. Катриона притворилась спящей, сознавая, что, если любимый увидит, что она за ним наблюдает, это только усугубит его страдания. В ее груди билась тупая боль. Она закрыла себе рот ладонью, пытаясь заглушить крик, поднимавшийся из горла.

В последующие несколько дней ни Ботвелл, ни Катриона не могли вынести даже нескольких минут друг без друга.

Им оставался только один месяц, и сознание этого, как и предвидел король, уже само по себе было невыносимой пыткой. Наконец, Катриона приняла решение, которое должно было облегчить им последние недели.

— Я хочу поехать в избушку, — объявила она. — Я пришла к тебе туда. И если уж мне приходится уходить, то пусть это будет оттуда.

Ботвелл уже рассказал ей, что вдобавок ко всему король лишил его права появляться на расстоянии десяти миль от Эдинбурга, а также запретил провожать графиню с пограничья. Ее привезет лорд Хоум.

Теперь граф послал своих слуг в Чевиот, чтобы убраться в доме и завезти туда снеди. Они будут жить, как жили в самом начале, — одни, наедине друг с другом. Когда влюбленные в последний раз выехали из Эрмитажа вместе, у них оставалось уже только три недели. Ни Ботвелл, ни Катриона не стали прощаться со слугами, ибо не смогли бы это выдержать. Договорились, что лорда Хоума, когда тот приедет за Катрионой, примет Херкюлес и проводит к месту встречи.

Лето кончалось, и вечера становились все прохладнее.

Они ездили верхом, гуляли в лесу и по полям, молча сидели на скрытом выступе утеса, откуда обозревали пограничные долины и наблюдали, как воспаряют орлы в потоках западного ветра. Ночи проходили в любовных ласках, и такого полного блаженства, как в эти часы, ни один из них не знал прежде. Оно, однако, имело горький привкус, ибо каждый осознавал, что близится день расставания.

Однажды утром графиня спустилась из спальни как раз в тот миг, когда Ботвелл входил в дом.

— Прости, Кат, — сказал он, подняв рыбину, — я поймал лосося и нашел немного позднего салата.

И тут графиня разрыдалась. Она вдруг вспомнила, что в самый ее первый день в этом домике Ботвелл сказал ей почти те же слова. Когда это осознал и сам Ботвелл, то выругался, а потом повторил ругательство: сегодня отпущенный им срок истекал. Этот день должен был стать их последним. Наконец, овладев собой, Катриона посмотрела на лорда сквозь мокрые ресницы.

— Полагаю, что запах, который доносится из кухни, от бульона из ягненка?

Френсис кивнул. И таким скорбным было его лицо, что Катриона не могла удержаться от улыбки.

— Чисти свою рыбу, Ботвелл, — уже спокойно сказала она, — но я хочу съесть ее попозже. Какая сегодня погода?

— Тепло. И возле речки я нашел лужайку, полную маргариток. Пойдем купаться!

Ее зеленые глаза лукаво сверкнули.

— Ну, если только потом ты приласкаешь меня среди маргариток.

— Да, — медленно произнес Френсис, а его голубые глаза были спокойны и неулыбчивы.

Она бросилась к нему на грудь и прижалась.

— О Ботвелл! Я этого не вынесу!

Огромные, сильные мужские руки крепко обняли ее и отпустили.

— Иди одевайся, девочка моя. Я почищу рыбину и положу нам с собой хлеба и сыра.

Они медленно ехали верхом под этим почти осенним солнцем. Долины внизу сияли, окутанные бледно-пурпурной дымкой. Катриона и Френсис не спеша искупались в холодной речной воде, а затем он овладел ею. Она заливалась смехом, а над ними, лежащими среди благоухающих цветов, жужжали толстые ленивые шмели. Потом влюбленные ели хлеб и сыр, которые Ботвелл положил в переметную суму, пили белое вино из фляги и пробовали ранние яблоки. Но очень скоро солнце склонилось к закату, и настало время ехать домой. По пути она тихо спросила:

— Когда завтра мы встречаемся с лордом Хоумом?

— Через два часа после рассвета, — ответил он, глядя прямо перед собой. А затем услышал ее шепот:

— Так скоро…

Позади них солнце уже опустилось в горячем оранжевом зареве. Словно в насмешку, на быстро темнеющем небе засияла Венера. Лошади легко нашли обратный путь в избушку Ботвелла, и, пока граф кормил животных и давал им воду, Катриона приготовила ужин. Они ели молча, пока графиня не нарушила молчание:

— В ту первую ночь у нас было бургундское.

— Да, и ты напилась.

— Сегодня тоже хочу напиться.

Ботвелл обошел вокруг стола и поднял ее, чтобы встать лицом к лицу.

— Нет. Я хочу, чтобы ты помнила все, что случилось между нами, особенно сегодня.

Катриона тихо заплакала.

— Мне больно, Френсис! Болит сердце!

— Мне тоже больно, любимая. Но Джеми Стюарт никогда не узнает, как он губит меня, отнимая единственное, что мне дорого. Наша боль должна остаться с нами. Ох, Катриона! Нежная моя, нежная любовь! Хочу, чтобы ты не забывала ни единого мгновения нашей любви, потому что она станет в будущем моей опорой. — Теперь ты останешься один, Френсис. Кто будет присматривать за тобой?