Элли Комаровская - Глаза цвета неба

Он вышел к Ногаю, презрительно взирая, словно на простолюдина, в шелковом золотом вышитом халате. Лицо его было набелено, жидкие волосы расчесаны и намаслены. Ростом он был значительно ниже, и, чтоб хоть как-то сравняться, зашел на возвышение, где стоял резной стул великого хана, но сесть все же не осмелился. Приняв гордую позу, Туда начал разговор:

— Как смеешь ты являться без приглашения и отрывать меня от важных дел?

— Я Ногай, главный военачальник, беклярбек Великого хана — мне не нужно твое разрешение.

Туда-Менгу тяжело вздохнул.

— Ты ли это?! Чего тебе?

— Я хочу, чтобы мне и моему тумену было возращено все то, что отобрали твои люди.

— Мои люди взяли то, что полагается Великому хану.

— Ты себя уже с Великим ханом ровняешь?!

— Кто ты такой, чтобы мне указывать?! Тебя нет! — взяв себя в руки, уже ехидно продолжил хан. — Донесения от половцев идут из Булгарии [7] Булгария — так ордынцы именовали Болгарию. , что человек в доспехах с пластинами, украшенными золотыми драконами, по описанию очень похожи на доспехи военачальника Ногая с небольшим отрядом во главе — грабит их деревни, забирает в рабство жен и детей. Защиты моей просят. От тебя.

— Ты меня узнал, Туда. Да и я тебя знаю с детства. Никогда гиена львом не станет.

— Не смей так говорить со мной! Я не знаю тебя! Ты не похож на Ногая. Глаза нет. Чем докажешь, что ты Ногай? Где пайцза [8] Пайцза — пластина, обозначающая особые привилегии. Такого человека в степи обязан принять, накормить и дать коня каждый. Обычно на пластине писалось имя и рисунок с изображениям орла, коня или тигра (в зависимости от ранга). ( Яса (закон) Чингис-хана .) Думаю, у Ногая был либо тигр на пластине, либо дракон, как на доспехах. ?

Ногай одним махом подошел близко к Туда-Менгу, схватил его за грудки.

— Мерзкий крысёныш! Где Менгу-Темир?

— Стража! — испугано прохрипел брат Великого хана.

В приемную вбежали нукеры, ожидая распоряжений. Ногай отпустил борта халата, и направился к выходу. «Арестовать его! В клетку как смутьяна!» — хотелось крикнуть Туда-Менгу, но он не осмелился.

Ногай вернулся в свой шатер злой, как никогда. Долго ходил он из стороны в сторону, стараясь унять гнев. Мальчишку нашли, словно пса из дома выкинули! Нет, так не пойдет! Однажды он уступил власть Менгу, но с Тудой у него уговора не было. Ногай созвал всех воинов и вышел в поле.

— Слушайте, воины! Слушайте, храбрые мои, отважные львы! Славные батыры! Мы ходили в бой во славу Великого хана. Каждый из нас что-то потерял после возвращения. Большинство из вас не имеют того, что истинно заслуживают за свои военные успехи. Все вы знаете меня. Много лет я честно служил Великому хану Берке, а затем и Менгу-Темиру. Не раз мы ходили в походы, никогда я не бежал первым с поля боя. Мы всегда были едины. Великий хан, возможно, болен, а, возможно, уже мертв, но это от нас скрывают. Чтобы восстановить свое доброе имя и вернуть всем вам причитающееся по праву, при том соблюдая наш обычай, повелеваю созвать Высший совет курултая [9] Курултáй — съезд всех монгольских и тюркских ханов и знати, орган народного представительства для решения важнейших государственных вопросов, в определённой степени — аналог европейских парламентов. . Пусть совет решит, кто я, и чего достоин!

Ей снился сон, теплый и солнечный: колыхалась высокая зеленая трава на легком ветру и Ногай шёл к ней навстречу в простой белой рубахе… Сон оборвался. В дальнем углу громко смеялись. Настя открыла глаза и погрузилась во тьму. Здесь, на нижнем этаже подземелья темницы, не горел факел. Тьма была тут всегда. Она спала, полусидя на полу, и тело сразу же ей об этом напомнило ноющей болью. Ей стало тоскливо и тягостно на сердце. Она прижала руку к груди и порадовалась, что перстень Ногая все еще тут, при ней. Она предусмотрительно носила его подарок на кожемятном шнурке вместе с крестиком. Когда ее только привели в темницу — обыскали на предмет оружия. Свои маленькие сокровища она спрятала во время обыска за щеку — отобрали бы, если б нашли. «Жив ли он?» Она вздохнула и поежилась. Здесь никак не удавалось толком согреться.

Холод, нескончаемый, казалось, проникающий в самое нутро холод — вот, к чему никак не было возможности привыкнуть. Ко всему остальному Настя привыкла. Привыкла к запаху вони, что смешивался из запаха гнили, сырости, пота и прочих человечьих следов жизни. Привыкла к гулу из разговоров, смеха, воя и плача. Через пару дней привыкла и к грязной, отдающей неприятным затхлым запахом воде. Поначалу, когда в ней еще жила надежда, что это ошибка, она старалась бороться с жаждой, но дни шли, а холод и тьма оставались прежними. Жажда жизни взяла верх над брезгливостью. Раз в день, а может реже — в темноте сложно мерять дни, — стражники приносили бадью с водой и глиняными кружками, поднос с кусками нарезанных лепешек.

В камере было много женщин разного возраста, сколько точно — понять было сложно. В темноте все растворялось и тонуло, лишь при кормежке жадные руки заключённых, похожих на костлявых вурдалаков, появлялись у решетки и хватали хлеб. Две главные заводилы, как только она попала сюда, стали расспрашивать, кто она такая и за что попала. Настя отвечала, что это ошибка и ее скоро освободят. Над ней только посмеялись и вскоре потеряли к её личности интерес.

Настя нашла себе место и сидела, облокотившись спиной к стене, недалеко от решетки, закутавшись в плащ. Понемногу разговорилась со старухой рядом. Она была нянькой, ребенок, за которым она смотрела, умер. Богатые господа от горя решили, что отравила. Сидела здесь давно, суда над ней никакого не было, а может и был, но без нее. Старуху звали Мюрид, была она худая и ела через раз, так как не всегда успевала ухватить кусок на раздаче. Настя стала брать хлеб на себя и на нее.

В дальнем углу опять громко рассмеялись — шла игра на шлепки. Выигрывал тот кто в темноте успевал шлепнуть по вытянутой ладони другого, особый азарт прибавляло то, что играли на остатки кусков лепешки. Это было главным развлечением. Настя в этих забавах не участвовала и все больше молчала, подавленная произошедшим. Она все думала, почему обвинили именно ее? Ведь в том частном доме она и в помине не бывала. Что же задумал этот проклятый Адамиди?! Еще ее терзало, как отразился этот арест на детях. Что с ними? Рухнуло все, что было в жизни. Увидит ли она своих родных еще когда-нибудь? Так и тянулись дни.

Однажды в камеру закинули девочку-подростка, совсем хрупкую, поймали на воровстве и, вроде как, на убийстве. Хотя она божилась, что не убивала, что тот богатый человек был уже мертв. Она была плохо одета и все плакала. Настя пожалела ее и отдала свой плащ. Но девочке это плохо помогло. Вскоре у нее начался жар. Стали звать лекаря, просили приносивших еду, но врачеватель так и не пришел. Через пару дней, девочка умерла. Настя, сидевшая возле, ухаживающая за ней, задремала. Разбудил лязг решетки и свет факела. Принесли еду. Стражник проверил сердцебиение, позвал подмогу. Прибежал еще один, и тело девушки за ноги из камеры выволочили. Было тяжело и горько. Так могло быть с каждой из них. Тут Настя сообразила, что плаща на умершей девушке не было. Это насторожило Настю, она стала спрашивать, кто взял плащ. Сначала все молчали, а потом из темноты вышла высокая грузная баба и сказала: