Нермин Безмен - Курт Сеит и Мурка [litres]

В начале лета, благодаря стараниям Яхьи, Сеит отправился на лечение в санаторий на острове Хейбелиада. Свежий воздух моря и сосен пошел ему на пользу. К тому же, когда у мужчины начинались приступы, медсестры всегда вовремя давали ему успокаивающее лекарство.

На острове было гораздо лучше, чем дома. Сеит полагал, что мог бы провести там остаток жизни. Однако он не мог сказать, сколько ему осталось. Да и чем его жизнь в действительности являлась? Временем от рождения до смерти?

Мягкий аромат древесной смолы, смешиваясь с влажным морским бризом, обволакивал легкие, будто бы омывая и успокаивая их. С каждым днем дышать становилось все легче. Сеит даже начал заигрывать с медсестрами. Это было настоящим чудом. К тому же ему нравилось здешнее спокойствие и то, что оно отдаляло его от каждодневных забот. Здесь он был волен думать, о чем хочет и сколько хочет. Он подружился с одним из молодых пациентов санатория, прекрасно знавшим, чего стоит ожидать от этой болезни. Юноша вел себя так, будто давно со всем смирился. Сеит сразу узнал, что его новому товарищу было всего двадцать два года, и, во время одного из их разговоров в саду, он спросил:

– Зачем ты портишь самому себе настроение, смирившись со смертью?

Юноша улыбнулся.

– Мое настроение не испортится, Сеит-бей. Я уже ко всему подготовился.

– К смерти нельзя подготовиться, молодой человек. Ты должен бороться. Посмотри на меня – мне столько лет, но я все еще борюсь.

– Сколько вам лет?

– Можешь угадать?

Его собеседник вновь улыбнулся.

– У таких больных, как мы, возраст определить не так-то и просто. Эта проклятая болезнь меняет человека. Сколько же вам в действительности лет?

– А если я скажу тебе дату рождения?

– Хорошо, пусть так.

– 1892 год.

– Правда? Что вы говорите?! Пятьдесят… три… Вам пятьдесят три года.

– Да.

На следующее утро Сеит проснулся отдохнувшим и спокойным. Что бы ему ни вкололи, лекарство пошло на пользу. После завтрака он вышел в коридор, чтобы навестить своего юного друга. Он приблизился к медсестре, выходившей из палаты юноши со свернутым постельным бельем под мышкой. Сеит, толкнув дверь, заглянул в помещение. Кровать была пуста. На ней красовалось аккуратно заправленное новое одеяло. Из распахнутого окна дул свежий ветер, и он разносил по комнате резкий запах лизола. Он с волнением спросил вернувшуюся медсестру:

– Где мой друг?

Молодая женщина, открывавшая небольшую прикроватную тумбочку, взглянула на него с лицом, полным сочувствия.

В следующий же день посещения он покинул санаторий вместе с Мюрвет. Сеиту больше не хотелось там оставаться. Ему не становилось легче, что он видел, как уходили из жизни такие молодые…

Сеиту требовалось каждую неделю приезжать на осмотр. Пообещав это врачу, они уехали. Однако Сеит так и не сдержал слово. Вернувшись домой, он зачастую не мог подняться с постели. Изредка, к собственному удивлению, он чувствовал себя лучше. В нем еще оставалась хоть какая-то жизнь. Тогда он одевался и спускался в сад. Он гладил свои розы, гладил листья винограда и вдыхал их приятный аромат. Бродя по саду, Сеит напевал то какую-нибудь крымскую песенку, то русскую. С горькой улыбкой думал он о том, что ему суждено умереть здесь, в Ортакее, с воспоминаниями о когда-то оставленном доме, о виноградниках, о лесах, о стране, в которую ему уже не суждено вернуться. Будто бы покупая этот дом, Сеит знал, что он станет его последним пристанищем. Будто бы Сеит намеренно отдал жене ключи от последней остановки на своем долгом пути.

В тот вечер Сеит, скучая по саду, спустился к нему. Последние синие гиацинты уже начинали увядать. Он сорвал пару и подрезал подсохшие. Виноград в этом году из-за засухи выдался горьким.

Утром Леман отправилась в гости к тете, жившей чуть выше по улице. Она знала, что матери и сестры в это время не бывает дома, и в то же время испытывала острое желание поговорить с отцом. Она очень по нему скучала, но все не могла решиться на разговор. Какое- то время Леман стояла у входа в сад. Сердце стучало как бешеное. Ее отец гулял там, среди деревьев. Она посмотрела на него взглядом, полным любви. Но ноги не двигались. Внезапно Сеит, подняв голову, увидел дочь. Не ожидая от себя такой реакции, он взволнованно улыбнулся и помахал ей рукой, но тут же вспомнил выпаленные в ее адрес слова.

Леман помахала ему в ответ. Сердце ее радостно забилось. Она хотела обнять отца и сказать ему, как сильно она его любит. Но, стоило ей только сделать шаг в сторону ворот, как Сеит развернулся и, войдя в дом, захлопнул за собой дверь.

Молодая женщина застыла на месте. В горле застрял ком. Что случилось? Почему отец не захотел ее видеть? Какое-то время она еще ждала. Значит, отец ее так и не простил. Ее взгляд скользнул по окнам. Но в них Леман никто не ждал. Заплаканная, она направилась из Отракея в Деребою.

Когда Сеит захлопнул дверь, его обида на дочь окончательно испарилась. Возможно, еще не поздно. Он не должен совершать одну и ту же ошибку дважды. Торопливо спускаясь по лестнице, Сеит молил о том, чтобы кашель немного поутих. Добравшись до садовой изгороди, он выглянул на улицу и увидел Леман, готовую вот-вот исчезнуть за поворотом в нижней части улицы. Опоздал. Он не мог догнать ее. Но мог попытаться окликнуть:

– Ле…

Не успев произнести первый слог, Сеит застонал от боли, разрезавшей легкие. Прижав закостеневшие пальцы к боку, он начал кашлять. Рядом стояла акация. Он обнял ее, чтобы сохранить силы. Сеит постарался выровнять дыхание, так как знал – это поможет остановить приступ. И в то же время он беспомощно смотрел вслед уходившей дочери. Глаза… от них было мало толку. Они лишь наблюдали. Спустя пару секунд Леман исчезла. Сеит устало поднялся на второй этаж. Ноги были тяжелыми. Из последних сил он снял рубашку и штаны. Когда он прислонился к дверце шкафа, то испытывал лишь одно желание – дышать. Затем доковылял до тахты.

Силы оставили его полностью, он словно растаял. Он чувствовал себя деревом с полым стволом, кору которого обволакивали ветер, снег и солнце. Да, действительно, он был подобен вековой чинаре, росшей у их дома в Алуште. Эта огромная, величественная чинара… Ее раскидистые ветви были настолько пышными, что летом шелест их листьев звучал громче завываний ветра. Осенью листья слабели и падали на землю. Так вот, сейчас он чувствовал себя той самой чинарой, бессильной перед дыханием зимы. С одной лишь разницей: если та старая чинара все еще стоит у его дома, то весной она непременно зазеленеет и вновь устремит к небу свои ветви. А он? Он чувствовал, что уже больше никогда не сумеет дать ростков. Корни, питавшие его душу, высохли без остатка.

– Эх, могучий Курт! – пробормотал он. – Твои кости обглодают волки. Фу на тебя!