Инга Кондратьева - Корделаки

По всему саду разливался неотвратимый аромат капустной кулебяки. Ах, эти старосветские усадьбы, скрип половиц, суета во дворе от приезда гостя, старомодные угощения, желание угодить, идущее от самого сердца. Мило. Как мило здесь, вдали от суеты города, его грубых условностей, бездушных зачастую отношений, повсеместного торжества выгоды. То ли дело полуденный отдых перед обильным обедом в саду у гостеприимной пожилой помещичьей пары, которая ловит каждое слово столичного гостя, наперебой предлагая ему отведать «ещё и этой наливочки» из разнокалиберных графинчиков зелёного стекла. Эх! А не бросить ли всё – эти рауты и балы, сделки и векселя, верховые прогулки в утреннем парке и лёгкий флирт на балюстраде бельэтажа в сумерках на закате.

Впрочем, зачем же бросать так уж всё сразу? Прогулки и закаты вполне можно сохранить в реестре удовольствий, даже сменив стиль жизни на сельскую пастораль. Купить именьице, завести холмогорочек [1] Холмогорка (разг.) – корова холмогорской породы. . Парное молочко на столе, плотные молочницы перед взором. И да что там крестьянки! Соседка! Аппетитная соседушка, обладающая рядом достоинств, одним из которых всенепременно должна быть беспечность супруга и его долгие отъезды «по делам». Или вовсе не обременённая семейными обязательствами остроумная вдовушка? Но нет. Нет! Это может повлечь за собой возникновение упрёков, предъявление претензий и ожидание обязательств. Нет. Случайность! Вот та муза, преданность которой Илья Казимирович хранит с момента вступления во взрослое половодье светской жизни. Ей он и останется верен, покуда нрав его, свободный от страстей, будет по-прежнему уравновешивать силу порывов и желаний натуры со слабостью увещеваний и назиданий совести. Равновесие души! Вот его штандарт на грядущие годы.

Граф был молод, но не юн. Иссиня-чёрная шевелюра его была, по всей видимости, наследием от испанских или итальянских предков, а о греческой линии родства напоминал выдающийся нос – красивого рисунка, составляющий с высоким лбом почти прямую линию, лишённую ложбинки у бровей. То есть представить графа в пенсне и седым было делом явно затруднительным. Сейчас он вальяжно развалился на уютной горсти плетёного кресла в саду своих недавних знакомых и, внимая речам хозяина, наслаждался минутами передышки и покоя. Жизнь Илья Казимирович вёл довольно бурную, светскую, насыщенную, но полностью подчинённую лишь одной воле – своей собственной.

– Скажите, дорогая хозяюшка! – обратился гость к супруге хозяина. – А спустится ли к столу упомянутая Амалия Модестовна? Или она не выходит?

Разговор за наливками только что коснулся родственницы радушных хозяев, точнее будет сказать – хозяина. Павел Семёнович Куницын был представителем рода древнего, но к периоду описываемых событий уже захудавшего. С заслуженной гордостью демонстрируя, бывало, своим гостям галерею фамильных портретов, наличие коей, согласитесь, является редкостью в средней полосе России, а не в каком-нибудь там Виндзоре, он иногда сам путался в соотношении и очерёдности многочисленных предков, число коих в прежних поколениях достигало, говорят, до пятнадцати душ.

К возрасту принятия наследства вместе с Павлом Семёновичем пришёл в здравии лишь его младший брат Пётр. Женились Павел Семёнович со своей Харитой Всеволодовной ещё по благословению стареньких родителей, а вот брата под венец вёл уже он сам. Но недолго продлилось супружеское благополучие Петра Семёновича и Амалии Модестовны. Пётр Куницын, избрав стезю служения отечеству на поле брани, честно выполнил свой долг и в своё время геройски дошёл до Парижа. Вернулся израненный, но живой, женился по душе, и почил на руках своей молодой супруги всего год назад, в семейном тепле и уюте.

Вдова поселилась в семье мужниного брата, и Куницыны-старшие души в ней не чаяли, приняв вместо дочери, так как собственных детишек им бог не дал. Амалия Модестовна была нынче дама цветущего возраста и здоровья, и, как успел заметить при непродолжительной беседе Илья Казимирович, ещё и обладающая живым обаянием и способностью вести нескучную беседу. Этого хватило, чтобы, возвращаясь нынче из сугубо деловой поездки и следуя из некоего губернского города обратно в столицу, граф вспомнил рассказ недавних своих знакомцев об их летнем проживании в N-ской волости, и, пересёкши границу оной, свернуть с дороги в усадьбу Куницыных.

А знакомство произошло так. С неделю назад был Илья Казимирович с визитом в известном салоне баронессы Туреевой. Это была молодая дама, прожившая в своё время в замужестве всего с год, обладающая характером своевольным, умом пытливым, а темпераментом взрывным. Понятие «вдова» к этой зеленоглазой стремительности применить бы мало кто осмелился – в тоске или печали её никто не видел ни дня, на приемах её грациозная фигура мелькала, энергично перемещаясь из зала в зал, а пришедшие в голову идеи воплощались незамедлительно. Внешность баронессы каждый описал бы по-своему, потому что она постоянно находилась в движении, а чего-то особо примечательного выделить в ней было сложно.

Спорить о том, была ли она красива, мы не станем, отметим только, что свойством её являлась та манера общения, которая, если не отталкивает сразу, то после второй-третьей беседы, наполненной колкостями и намёками, начинает притягивать с неимоверной силой и может приковать к себе намертво. Непослушные её пряди того оттенка, что художник нарёк бы тициановым, а в простоте зовут медным, всегда норовили вырваться из любого порядка и доставляли своей хозяйке массу хлопот.

Салон Туреевой знаменит был тем, что одинокая дама вела образ жизни загадочный и от посторонних глаз сокрытый, а гости у неё бывали всё сплошь из когорты таинственных предсказателей, целителей и астрологов. Сама хозяйка владела способностью отыскивать потерянные предметы и безошибочно предсказывать брачные пары сезона. В начале зимы она устраивала вечер, на котором желающими родителями девиц на выданье вписывались на карточках имена невест. Хозяйка салона наносила на оборот имя будущего супруга, либо ставила прочерк, если считала, что девица останется в этом сезоне незамужней. Записки тут же, принародно, замуровывались в вазы и, чтобы не было соблазна сказать, что их после вскрывают для корректировки и подтасовок, раздавались уважаемым и облечённым доверием господам на хранение. На следующий год эти хранилища вскрывались, и покуда ещё ошибок не случалось. Кроме того, в обществе сложилось мнение, что любой брак, предсказанный этим способом, обречён стать счастливым.