Тесса Дэр - Хотите быть герцогиней? [litres]

Эмма еще раз попыталась понять смысл разговора. Перебрав все варианты, остановилась на самом вероятном объяснении: герцог получил не только внешние повреждения, он болен на всю голову.

– Ваша светлость, вы не в бреду?

– Нисколько.

– Может, вам стоит прилечь? Я могла бы послать вашего дворецкого за доктором.

Он озадаченно посмотрел на нее:

– Вам нужен врач?

– Может, и нужен. – Эмма поднесла ладонь ко лбу – ее лихорадило.

Но если он не болен… Неужели это такой прием, чтобы сделать ее своей любовницей? О господи! Может быть, она создала у него ложное впечатление о своей особе, когда так легко согласилась раздеться?

– Вы… – У нее не поворачивался язык, но она должна была сказать это. – Ваша светлость, вы пытаетесь завлечь меня к себе в постель?

– Да. По ночам. Я выразился ясно, и всего минуту назад. Вы вообще меня слушаете?

– Слушаю, да, – сказала она себе под нос. – А вот насчет понять… С этим сложнее.

– Я велю поверенным подготовить договор. – Герцог вернулся на свое место за письменным столом. – Мы можем назначить слушание нашего дела на понедельник.

– Ваша светлость, я не могу…

– Тогда на вторник.

– Ваша светлость, я не…

– Боюсь, остальные дни недели у меня уже расписаны. – Он быстро пролистал страницы ежедневника. – Размышления, попойка, турнир по бадминтону…

– Нет.

– Нет, – повторил он за ней.

– Да.

– Так да или нет? Делайте свой выбор, мисс Гладстон!

Эмма медленно обвела глазами комнату. Бога ради, что здесь происходит? Девушка показалась себе сыщиком с Боу-стрит, который расследует дело «Эмма Гладстон и ее пропавшая гордость».

Ее взгляд упал на часы. Начало пятого. Покинув Эшбери-Хаус, она должна вернуть платье, заплатить хозяину и сбегать на рынок.

Но она зашла слишком далеко, чтобы теперь отступить.

Эмма расправила плечи.

– Ваша светлость, вы назвали мою работу отрыжкой единорога. Вы потребовали, чтобы я разделась за деньги. Вы заявили, что готовы сделать меня герцогиней и что я должна лечь с вами в постель в понедельник. Этот разговор совершенно лишен смысла и является для меня унизительным. Могу лишь заключить, что вы надо мной насмехаетесь.

Он презрительно дернул плечом:

– Затворник, обезображенный шрамами, имеет право немного развлечься.

– А как же ваше расписание: «попойка, игра в бадминтон»? Разве этого не достаточно? – Теперь она утратила всякое терпение. Эмма любила кого-нибудь подразнить: могла даже над собой посмеяться, – но у нее не было ни малейшего желания становиться объектом жестокой насмешки. – Я начинаю подозревать, что у мисс Уортинг были определенные резоны, чтобы расстаться с вами. Вы просто…

– Омерзительный тип, – подсказал герцог. – Отвратительный. Настоящее чудовище.

– Вы несносны.

Он озадаченно хмыкнул:

– Значит, вы не в восторге от моих личных качеств? Как мило.

Эмма в отчаянии вскинула руки:

– Ваша светлость, я больше не стану вам докучать. Сейчас подойду к письменному столу, возьму деньги и уйду. Медленно.

Двигаясь с предельной осторожностью, девушка подошла к столу и остановилась в ярде от герцога, который стоял по другую сторону. Все так же глядя ему в глаза, она схватила свои два фунта три шиллинга, затем, изобразив мгновенный реверанс, повернулась, чтобы уйти.

Он схватил ее за руку:

– Не уходите!

Эмма обернулась и взглянула на Эшбери в крайнем изумлении.

Соприкосновение их рук было подобно электрическому разряду. Казалось, посыпались искры. И эта сила не принадлежала ни ей, ни ему, но пронзала пространство между ними. У Эммы заныли кости, дыхание и пульс замерли: ей казалось, что с нее сорвали покров, обнажив не тело, но самую суть ее существа.

Похоже, герцог был изумлен не меньше. Его пронзительные синие глаза вопрошали. Потом он бросил смущенный взгляд на свою руку, будто недоумевая, как так вышло, что он сжимает ее ладонь.

И на секунду сердцу Эммы почудилось нечто безумное и несообразное. Будто перед ней совсем не тот циничный и ожесточенный человек, каким кажется. Что под маской «до и после», надетой на его лицо, скрывается мужчина страдающий и одинокий, душа которого осталась чистой, несмотря ни на что.

«Не верь, Эмма! Твое сердце слишком неразумно».

Он разжал ладонь и усмехнулся уголком рта.

– Вы не можете уйти прямо сейчас, Эмма Гладстон. Наша забавная игра только началась.

– Но я не желаю принимать в ней участие!

Она отчаянно старалась собрать остатки самообладания. Сжав монеты в кулаке, другой рукой она поспешно подхватила подол платья и бросилась к двери.

– И не вздумайте сказать «прощайте»! – крикнул он ей вслед.

«И не подумаю».

– И я не стану. Мы оба знаем, что вы вернетесь.

Дойдя до середины лестницы, она на миг задержалась. Так герцог думает, что они еще встретятся? Ах ты боже мой! Если это зависит от нее, так этому никогда не бывать.

Может, в следующем тысячелетии?..

– Ну разве не глупо с моей стороны? – Мисс Палмер стояла в отделенном портьерой углу швейной мастерской мадам Биссетт и боялась пошевелиться, пока Эмма измеряла ее талию. – С каждым днем все толще и толще. Наверное, я ем слишком много пирожных!

Но Эмму одолевали сомнения. Уже второй раз за месяц Девина Палмер приходила в мастерскую, чтобы распустить платье. А Эмма отшивала ее гардероб с того момента, как Девина дебютировала в Лондоне. Она никогда не видела, чтобы юная девушка набирала вес, да еще так быстро.

Виноваты были явно не пирожные.

Строго говоря, Эмма не имела права что-то говорить, но ей нравилась мисс Палмер. Девушка была единственной дочерью судового магната и наследницей его состояния. Над ней тряслись и, конечно, баловали, но она была живая и искренняя. Клиентка, которая не портила день Эмме, а, напротив, приносила удачу, – это кое-что значило! Как правило, дамы, приходя в мастерскую, имели обыкновение смотреть мимо Эммы.

Сегодня, встретив взгляд мисс Палмер, Эмма не увидела в ее глазах привычного блеска. Только страх. Очевидно, бедняжке требовалось срочно выговориться.

– Сколько месяцев? – тихо спросила Эмма.

Мисс Палмер залилась слезами.

– Кажется, почти четыре.

– А джентльмен знает?

– Я не могу ему сказать. Он художник. Я встретила его, когда он пришел, чтобы написать портрет наших собак, и я… Но какая теперь разница? Он уехал. В Албанию. Искать «романтическое вдохновение», что бы это ни означало.

«Это означает, что он мерзавец», – подумала Эмма.

– А ваша семья? Они знают?

– Нет. – Девина энергично затрясла головой. – У меня только папа. Он возлагает на меня такие надежды! Если бы папа узнал о моем легкомыслии, он бы никогда больше не посмотрел на меня как прежде. – Девушка закрыла лицо руками и тихо заплакала. – Я этого не вынесу…