Наталья Алферова - Зов Аспидной горы. Сказание об Орской яшме [СИ]

— Па, тебе ничего не кажется странным?

Зеркало услужливо отразило высокого светловолосого голубоглазого мужчину и смуглую девочку-девушку азиатской внешности.

— Нет, а что? — растерялся Виктор.

— Потрясающее сходство! Когда я в детстве звала тебя «папа», пол-улицы оборачивалось, а вы с бабулей всем говорили, что я похожа на маму, твою бывшую жену?

Отец кивнул, было такое дело, когда он с маленькой дочкой вернулся в родной город.

Айслу метнулась к книжной полке и, достав фотографию, показала со словами:

— Вот на эту?

Виктор ошалело уставился на платиновую блондинку в свадебном платье. Мысли лихорадочно заметались, только один человек мог дать Айслу это фото.

— Я же просил маму спрятать наш свадебный альбом.

Девочка поспешила сказать:

— Бабуля не виновата. Я сама нашла альбом в кладовке. Ну, она мне рассказала и ещё вот… — Айслу открыла шкаф, засунула руку за вещи и вытащила бархатный камзол, расшитый серебряными нитями. Девочка развернула выстиранную и отглаженную заботливыми бабушкиными руками вещь и накинула на себя. — Смотри, по размеру!

— Знаешь давно?

— С зимы. Папуль, не парься, я и как эта, — короткий кивок на фото, — нас бросила, когда мне два года было, знаю.

Виктор открыл шкатулку и вынул тяжёлые бусы из яшмы, сразу заигравшие под солнцем. Айслу, взвизгнув от восторга, тут же надела их на шею и стала вертеться перед зеркалом.

— Бусы я нашёл рядом с тобой на киргизской могиле. Замечательная работа.

— Ты делаешь не хуже! — откликнулась дочь. — Па, а что там ещё в шкатулке?

— Это я дарил жене, она вернула перед разводом. Хочешь взять? Хотя у тебя и своего хватает.

— Спрашиваешь! Украшений много не бывает. Девчонки умрут от зависти. — Айслу забралась на кровать с ногами и принялась перебирать содержимое шкатулки. Виктор сел рядом.

— Милиция искала твою маму, но безрезультатно. Даже по тамге пробовали, не получилось.

Айслу, бросив примерять серьги, откинула полу камзола, открыв вышивку на внутренней стороне.

— Родовой знак. Тамга. Я весь Инет перерыла, но нашла! Не зря ты меня звал в детстве «принцесса», я ханского рода. Мой предок — хан Абулхаир! Круто. Жалко, рассказать никому не могу.

— Следователь, сам казах, и в Орске представителей рода опросил, и с Актюбинском связывался, — продолжил Виктор. — Бесполезно. Ты в роддоме полежала, потом в Оренбург в Дом малютки отправили, оттуда мы с женой тебя и забрали. Мы тогда в областном центре жили, я сюда приезжал иногда в выходные, а вот жена ни разу. Они с мамой моей не ладили, но это я отвлёкся. Ещё казахская пара собиралась удочерить, но мама, по моей просьбе, все связи задействовала. Ещё помогло то, что именно я тебя нашёл. Сходил с утра пораньше на гору Полковник за подходящей яшмой.

— Хорошо, что именно ты! Ты — классный! И я ведь лучше, чем яшма?

Девочка скорчила вопросительно-жалобное личико, но было видно, она ни капли не сомневается в том, какой будет ответ.

Виктор улыбнулся, обнял дочь за плечи, притянул к себе.

— Когда первый раз взял на руки, понял две вещи.

— Каких?

— Первая — ты моя дочь, и вторая — ты Айслу. Наверное, уже знаешь значение этого имени?

— Ага, «лунная красавица», но почему?

— Степь нашептала, а, может, гора.

— Ну, ты скажешь, папка! — девочка звонко рассмеялась.

Колокольчики дочкиного смеха словно вызвали прошлое. Виктор с потрясающей ясностью вспомнил прохладный ветерок на лице, горьковатый запах трав, яркое, несмотря на ранний час, солнце и детский крик, похожий на мяуканье котёнка. Сердце вновь пустилось в галоп степным скакуном как тогда, когда он увидел свёрток у древних могил.

Айслу выскользнула из под отцовской руки. И у зеркала принялась танцевать, извивались гибкие руки, отливали вороновым крылом распущенные длинные, почти до пояса волосы.

— Какая ты красавица! — не удержался от восклицания Виктор.

Айслу подбежала, взгромоздилась отцу на колени, как маленькая, обняла за шею и заявила:

— Вот было бы здорово найти мою настоящую маму. Ты б на ней женился!

Виктор осторожно спросил:

— А если она не захотела бы?

— Ага, ага, вон сколькие хотят, а она бы не захотела!

— А если она замужем? — отец с удивлением понял, что всерьёз воспринял фантазии девочки.

— Уведёшь, проблем-то. Я помогу, правда-правда.

Взглянув в полное энтузиазма лицо Айслу, Виктор подумал: «Нет уж, пусть лучше не находится. Интересно, как сложилась её жизнь? Помнит ли, жалеет ли?»

Тень закрыла луну, затем разделилась на несколько частей. Одна осталась, остальные почти бесшумно заскользили вокруг. Карлыгаш краем уходящего сознания поняла, ищут ребёнка. И когда увидела склонившееся лицо брата, прошептала:

— Тебе до неё не добраться, — и провалилась во тьму.

Очнулась от яркого света. С трудом приоткрыла глаза и обнаружила себя в своей юрте. Солнце попадало через откинутый полог. Там у входа вполоборота сидел брат. Неожиданно беззащитная пульсирующая жилка на его мускулистой шее, почему-то вызвала в Карлыгаш приступ дикой ярости. Захотелось впиться зубами, перегрызть эту жилку, или… перерезать. Стараясь не шевелиться, женщина осмотрелась. Шкатулка из яшмы стояла на месте. В ней, помимо украшений, лежал нож с тонким лезвием и инкрустированной камнями рукояткой. Попытка дотянуться не удалась, руки плохо слушались. Карлыгаш откинулась на спину, из груди вырвался вздох. Брат повернулся, увидел, сестра очнулась, и лицо его осветила такая радость, что Карлыгаш зажмурилась и застонала от отчаяния. Нет, никогда она не сможет его убить. Никогда.

Набежали женщины, засуетились вокруг. Кто-то давал пить, кто-то перетягивал платком распираемую от молока грудь, кто-то менял промокшие от пота подушки, помогал переодеться. Эта забота утомила и вскоре Карлыгаш уснула крепко и спокойно. Спала весь день и всю ночь. А перед утром приснилось детство. Она сама. Друг брата Мадали, приехавший в гости. А где брат? Да вон же, бежит к ним изо всех сил.

— Там хивинцы рабов клеймят. Пошли смотреть!

Он отбегает, оборачивается, машет призывно рукой. Карлыгаш и Мадали кидаются за ним. Сверкают босые пятки, бьёт в лицо горячий ветер. Они торопятся, но чуть не опаздывают. Пленные русские уже почти все заклеймены, руки их связаны впереди. Один из хивинцев обходит рабов, проверяя крепость пут. Второй калит над костром тавро для последнего пленного. Остальные седлают коней. На детей, остановившихся поодаль, внимания не обращают.

— Торопятся, — поясняет брат и добавляет с усмешкой: — Боятся, казаки из крепости погоню вышлют. Отец отказался в Хиву рабов возить и скот угнанный, теперь сами вон ловят.

— Почему отказался? Говорят, Хивинский хан платит хорошо, — спрашивает Мадали. Брат рассказывает другу о том, что русские что-то затевают и нагнали в крепость солдат и казаков, не стоит рисковать и злить их, если поймают, могут до смерти забить. Тем временем тавро готово. Хивинец берёт его за рукоятку, подходит к пленному, рывком срывает рубаху и прислоняет к спине клеймо. Ветер доносит запах палёной кожи. Русский не кричит, не дёргается, к большому разочарованию мальчишек, только напрягаются мускулы на спине. Всё, теперь он раб. Что-то знакомое видится Карлыгаш в его фигуре. Неожиданно она ощущает себя взрослой, брат с другом, хивинцы куда-то пропадают. Остаётся вереница пленных, связанных одной верёвкой и бредущих вдаль. И очень важно увидеть лицо того, заклеймённого последним. Но он уходит, не оборачиваясь, и вместе с ним уходит из жизни что-то неимоверно важное.