Елена Вихрева - Невеста смерти [СИ]

— Смотри и запоминай.

Она и сама ловила каждое движение Вульфрика, а в голове все больше прояснялась картина — осенний вечер, перебравший римского вина германский вождь, летящий от ее пинка в лужу… Она чуть не хлопнула себя по лбу: вот где она видела этого гада! Это же он стал почти на полгода ее непримиримым врагом! И именно ее отряд сумел выследить и разгромить в лесу его шайку, а самого Вульфрика взять в плен. Она тогда даже не задумалась, что же будет с ним дальше — их работа была сделана, и ценные пленники под надежным конвоем отправлены в Рим.

И вот теперь, если Вульфрик ее узнает, то он станет опасен не только для ланисты, пригревшего змею на груди, но и для нее самой. Она и так рисковала очень серьезно, открывшись Рените и наставнику, и германец не входил в ее планы совершенно. К тому же для Гайи было не понятно до конца, кто же активный заговорщик — ланиста или его помощник? У девушки снова зверски заныла голова — создавалось такое впечатление, что в этом проклятом всеми богами лудусе сплелся целый клубок заговоров. Она ломала голову — связаны ли между собой истории с жирным сенатором, порывавшимся достать мальчишку Вариния даже здесь, с наемниками, шедшими убивать ланисту, и с заговором против Октавиана. Казалось бы, решают люди свои мелкие проблемы с позором и деньгами…

Но что-то заставляло ее задуматься — а не связано ли все это вместе с тем, что Октавиан старался всеми силами навести порядок в городе, порядком встрепанном гражданской войной, пусть короткой, но запутанной и жестокой. Цезаря любили. Октавиана начали любить еще при знаменитом дяде, но затем последовал кошмар попыток Марка Антония взять власть под свой контроль. И все эти игры и празднества хоть как-то должны были отвлечь умы и простонародья, и аристократии от уже привычного недовольства — она не осуждала молодого императора даже за безумные разгульные вечеринки.

Но вот все то, что размножилось в городе бесконтрольно — стало предметом забот их когорты. И в первую очередь — дурманящие снадобья, просачивающиеся из сирийских и абиссинских провинций Империи. «Куда там Рените с ее отварами по гиппократовым папирусам», — подумала она, сдержав вздох. Ей уже довелось видеть молодых патрициев, чьи отцы покрыли себя славой в легионах Цезаря, сколотив своим отпрыскам приличное состояние и возможность следовать учению Цицерона, понятому ими слишком буквально: «Ничего не делать приятно». Не зная, чем еще занять себя, «золотая молодежь» Рима устраивала вечеринки еще более шумные, чем у Октавиана, проводила ритуалы, введенные в моду Клеопатрой за время ее пребывания в Вечном городе. А неизбежным атрибутом этих мрачных и мистических действ были как раз те самые полублаговония, полу-отрава.

Торговля этими смертоносными снадобьями обогащала несусветно — но, в отличие от торговли вином, была запрещена римским законом. Соблазн мгновенного обогащения манил. А появление в городе когорты спекулаториев кого пугала, а кому и добавляло огня в кровь — сознание опасности заставляло быть ловчее. А бесстрашия как раз отрава и добавляла. Получался замкнутый круг — и разорвать его можно было двумя способами: либо силами спекулаториев, либо убийством Октавиана и возведением на Палатинский холм более лояльного к новым веяниям человека.

Наставник не пожалел, что бросил вызов заносчивому рудиарию — техника боя у него была интересной. И галл откровенно наслаждался, как во время тренировок с Гайей. По силе оба мужчины оказались равны, и бой длился достаточно долго. Наконец, они оба выдохлись и сошлись на ничьей. Утирая пот, наставник негромко спросил у Гайи:

— Все увидела?

Она кивнула — они уже понимали друг друга с полуслова.

Рагнар задумчиво посмотрел вслед удалившемуся к водоразборнику германцу:

— Силен. И это ты с ним на мечах. Мне б на топорах с ним сойтись. Надо пользоваться моментом.

Гайя переглянулась с Марсом — наконец-то в глазах их друга мелькнул живой огонек, первый с тех пор, как его увели в ночь, блестящего от масла и золотистой пудры. Вернули его тогда почти к обеду — с полустертой краской у глаз, не скрывшей залегшей тени от усталости и озлобленности. На все веселые подначки товарищей он только глянул так, что никому и смеяться не захотелось дальше. А Таранису наедине сказал:

— Противно… Мерзость… Прошу, давай сделай вид, что не было ничего.

— И даже не хочешь сказать, сколько?

— Ну пять. И что? — он почти рычал, и Таранис предпочел и правда отстать.

И вот сегодня утром снова подошел к нему помощник ланисты с затаенной ухмылкой:

— Готов? А то тут мне уже присылали даже от некой почтенной матроны весточку, чтоб именно тебя. Уж больно ты приметный со своей расписной рукой. Да видать еще и умелый, и руками, и…

Зеленые глаза подернулись черной дымкой, и Требоний невольно отступил на шаг:

— Учти, это я тебе навстречу иду. Знаю, что тебе тоже рыжая по нраву. Но она многим в городе по вкусу пришлась. И сразиться с ней на арене иного свойства есть охотники со звонкой монетой. Но, как ни странно, ты дороже ценишься. Хотя, впрочем, — Требоний сделал вид, что призадумался. — Можно ведь и за обоих взять деньги. Что мне мешает?

— Жажда жизни, — невзначай заметил, как бы себе под нос, проходивший мимо наставник. — Спать спокойно хочешь?

Требоний побледнел — оказаться жертвой взбунтовавшихся гладиаторов ему не хотелось. Со времен восстания Спартака прошло меньше сорока лет, и память о нем была жива — и как способны убивать мужчины, которым терять нечего, кроме своей уже заранее проигранной жизни, помнили во всей Империи.

Рагнар шагнул к нему:

— Согласен.

— Ну, вот и молодец. Опять же, и сам порадуешься жизни, — хихикнул Требоний, сопроводив слова отвратительным жестом.

Марс чувствовал, что все же перестарался, убедив наставника, что уже готов к тренировкам — готов он не был. Силы воли ему было не занимать, да и ощущения тянущей боли в едва затянувшейся ране были все же знакомые. Но жара делала свое дело, и он понял, что все в глазах плывет. Свалиться сейчас на песок, на глазах у всего лудуса — этого он позволить себе не мог.

— Гайя? — окликнул он нарочито громко и развязно девушку, сосредоточенно отрабатывающую удары на деревянном чучеле с крутящимися «руками».

Она отпрыгнула, отбив напоследок удар чучела, и ответила в тон ему:

— И что ты мне скажешь, красавчик?

На них обернулись, и в первую очередь проходивший мимо ланиста, который лишь сегодня утром едко невзначай заметил Марсу:

— Что, треплешь рыжую по ночам так, что днем на нее и смотреть перестал?

Марс сделал усилие и постарался улыбнуться ей так, чтоб улыбка не оказалась слишком кривой — боль в боку пульсировала все больше, а в голове стучали молотки в такт доносившимся из кузницы лудуса. Гайя уловила его взгляд и, уже не раздумывая, пошла навстречу, покачивая бедрами — несколько сирийцев-эсседариев замерли, боясь даже дышать, чтоб между вдохами не пропустить ни одного ее движения.