Елена Арсеньева - Гарем Ивана Грозного

Что же, полностью прибрать к своим рукам, через руки сестры, младшего наследника престола – это тоже очень даже неплохо. Надо только набраться терпения. И ни на минуту не упускать из виду ни Федора, ни Ирину. Сестра-то сестра, а все же она женщина. «Баба да бес – один у них вес!» – это мудрыми людьми сказано. Он уже доверился однажды женщине со всеми своими заветными чаяниями – но где теперь та женщина, где те чаяния?!

И – бывают же в жизни чудеса! – именно в то мгновение, когда Борис снова окунулся в пучину своих мрачных, разочарованных мыслей, к нему явилась посыльная с женской половины. Царица – на этом слове девушка запнулась и смущенно потупилась – изволит звать к себе Бориса Федоровича Годунова. Просит быть у нее немедленно!

Годунов прищурился, не спеша повиноваться… Он уже давно приметил, что вот этакую малую заминку перед словом «царица» делали отныне все, кому случалось упоминать ее. Вслух, конечно, не усмехались, однако Борис не сомневался, что меж собою скрытно судачили. До него доходили вести, что чин свой новая – хм, хм! – царица обставила с большой пышностью, куда величавее, чем законно венчанная Анна Алексеевна. Однако теперь бояре и дворяне отдают своих дочек на дворцовую службу неохотно, хоть служба эта искони считалась почетной и хлебной. Зазорно боярышне, чья родовитость насчитывает десяток, а то и более славных поколений, кланяться безродной выскочке-прислужнице… к тому же, ставшей причиною падения прежней царицы и гибели многих людей. Все терпеливо ждали, когда пройдет плотская зависимость государя от этой выскочки и Аннушка Васильчикова вернется в ту же безвестную дыру, откуда вылезла. Но пока что-то непохоже было, что царь тяготится этой зависимостью, скорее наоборот, а потому Годунов, еще немножко помедлив для утишения самолюбия, все же последовал за сенной девушкой, оказавшейся такой же придверницей, какой еще недавно была и сама Анхен: отворив Годунову двери в светлицу, девушка умостилась на краешке лавы под светцом, вынула из кармана клубочек с воткнутым в него крючком и принялась за какое-то незамысловатое плетенье.

Еще не войдя, Борис услыхал голос Анхен – и не сразу узнал его. Нежные переливы сменились рокочущими раскатами, и даже странным показалось, что этот басовитый голос исторгается тем нежным, стройным существом, нагота которого произвела-таки на Бориса – чего греха таить! – немалое впечатление и забылась не скоро, пусть даже и пугала его сильнее, чем влекла. Однако стоило ему ступить на порог и взглянуть на новую царицу, как он обнаружил, что прежняя Анхен – рыжая воздушная красавица из Немецкой слободы – исчезла навеки. Вместо нее Годунов увидел статную, пышную бабу, облаченную в тяжелую золотую парчу, в ожерелье, шитом алыми лалами [98]и смарагдами самой чистой воды и самыми крупными, какие, наверное, только нашлись в знаменитой царевой сокровищнице. Кика ее была тоже расшита крупными лалами по золотой нити, высокие и широкие зарукавья напоминали овершья боевых рукавиц, а убрус, не белый, как носило большинство женщин, а вызывающе-алый, отбрасывал мятежные сполохи на круглое румяное лицо.

Да, Анхен значительно раздалась вширь. Неужели это превращение из девицы в женщину так на нее подействовало? Или она все это время только и делала, что ела, наверстывая упущенное за годы полуголодного существования у скаредов-немцев?

Царица, словно не замечая вошедшего, продолжала своим железным голосом распекать какую-то бойкую, разбитную молодицу. Прислушавшись, Годунов постепенно понял, что это покупальщица, которая явилась нынче с торга с новыми запасами жемчуга, да не удовлетворила строгому вкусу новой царицы.

– Или мы басурманы тут какие? – бушевала Анхен. – Или татаре сплошь? Ты чего тут нанесла, сила злая? Говорено тебе было: покупай жемчуг все белый да чистый, а желтоватого никак не бери: на Руси его никто не покупает! Небось сговорилась с купцом за уступку, а денежки где выторгованные? В свой карман положила? Ужо погоди, отдам тебя царевым людям на спрос и расправу!

Покупальщица тяжело рухнула на колени, заломила руки. Однако лицо ее было нарумянено и набелено так густо, что особых признаков страха на нем не разглядеть.

– Помилосердствуй, матушка Анна Васильевна! – взвыла она, дрожа щеками. – Да я ж хотела как лучше! Мне купец сказывал, что у них, у басурман, жемчуг желтоватый потому нарасхват идет, что никогда не теряет своей воды, а белый-де со временем все равно потемнеет и пожелтеет.

Царица пожевала губами, словно набираясь сил для нового раската гнева.

Купец безусловно был прав. Если посмотреть, скажем, на иконы и покровы, шитые еще в мастерской царицы Софьи Фоминичны Палеолог, то увидишь, что жемчуг утратил свою самосветность и красоту. Однако Анне Васильевне трудно было поверить, что зерновой, чистый, белый, окатный бурмицкий, добытый в Персии, или кафимский, вывезенный из Кафы, жемчуг, который предпочитали в царицыной светлице, и даже наш, русский, варгузский и новгородский, когда-нибудь переменится к худшему. Опять же, признать это – значило признать правоту купца и покупальщицы, а сие было свыше сил Анхен, поэтому она никак не могла угомониться, находя в нынешнем покупном новые и новые изъяны: и мелок-де жемчуг, и крив, сплошь зернятка да бугор! [99]

Борис посматривал на ее разъяренно-растерянное лицо и втихомолку давился смехом. Может статься, конечно, что новая царица – искусная вышивальщица, однако в этом споре видна мертвая хватка базарной бабы, привыкшей до хрипоты торговаться за грош. Да, навсегда вошли в кровь и плоть Анхен те времена, когда ей приходилось бегать по торговым рядам. Если так дело пойдет, жемчуг для вышивания будут брать не на вес, а на счет!

В это мгновение царица соизволила заметить посетителя и досадливо махнула покупальщице:

– Вставай и убирайся. Потом погляжу, что с тобой сделать. А ты, сударь, входи.

Покупальщица спешно вымелась вон, на прощанье окинув Годунова любопытным взглядом: гость не только не бился лбом об пол, но даже и не поклонился царице! Заметив оплошку, Борис чуть согнул шею, но ниже склониться не смог себя заставить.

Глаза Анхен, казавшиеся вовсе бесцветными по сравнению с сильно набеленным и нарумяненным лицом, зло вспыхнули.

– Что вытянулся, будто кол проглотил? – взвизгнула она. – Перед кем стоишь? В ноги падай!

Борис какое-то мгновение смотрел на нее изумленно, потом кровавая волна вдруг хлынула ему в голову, отшибая разум и застя глаза, и он, резко выставив руку, показал царице кукиш.

Теперь вытаращилась она.

Вызывающий порыв безрассудной смелости исчез в то же мгновение, и задним числом Годунов заробел, да так, что уже готов был плюнуть на гордыню и пасть в ножки – хм, хм! – царице.