Тереза Энн Фаулер - Порядочная женщина

– Ты не можешь обойтись без подобных замечаний, да?

– Просто «несведущая» звучит уничижительно.

Консуэло вмешалась:

– Тебе следует отдать Альве должное – точность лежит в основе успеха.

– В основе успеха лежит успех, – в шутку возразила Альва.

– Воистину так – и снова она права! – поддержала подругу Консуэло.

– Именно.

– Я говорю о серьезных вещах, – обиделась Армида.

– А мы разве смеемся? Я – само воплощение серьезности, – не унималась Альва.

Армида вновь начала:

– Как вы знаете, целью любого брака является продолжение рода…

– Но цель моего брака – спасение.

– Наверняка ты получишь и то, и другое, – заметила Консуэло.

– Это правда, продолжение рода приносит спасение.

– Совсем как банковский счет.

– Девочки, прошу вас, угомонитесь. Хотя бы притворитесь серьезными.

Обе послушно сложили руки на коленях и сели ровно.

– Продолжайте, – выдала Альва с каменным лицом.

– Насколько я знаю, мужчины испытывают особые нужды, которые относятся к… – Армида остановилась. – Помнишь, у дедушки в бараках для рабов стены были обшиты такими досками со вбитыми колышками? Так вот – представь, что жена – это доска, а муж – колышек. Точнее, нет, у него есть колышек. У всех мужчин. Он находится там, где у нас…

Альва с Консуэло прыснули со смеху.

– Колышек!

– Я просто пытаюсь объяснить…

– Но он, конечно, должен быть из плоти, – заявила Альва. – Он… он похож на палец? Может, в нем есть кости? Или одна кость?

Армида нахмурилась:

– Я не знаю. Может, и так.

Альва представила что-то вроде крошечного слоновьего хобота. Однажды она видела слона в цирке Барнума. Есть ли в слоновьем хоботе кости?

– А мужчины могут им шевелить?

– Альва, о чем ты думаешь? – зарделась Армида.

– А тебе разве не интересно? Какой он длины? И куда он девается, когда мужчина не занят… продолжением рода?

Сквозь очередной взрыв хохота Консуэло Армида проговорила:

– Это не важно. Он сам знает, как эта штука работает и как с ней управляться. Вот что важно: ни в коем случае не подавай виду, будто тебе нравится то, что он делает. Доска – это метафора. Руки держи по бокам. И не… не извивайся.

– Не извивайся! – не унималась Консуэло.

Альва нахмурилась:

– Армида, как ты можешь. Я ведь не животное.

На самом деле она была животным. Как еще объяснить то, что она делала в юности? Гуляя в парке при школе в Нейи-сюр-Сен, Альва любила ложиться на поваленные деревья, прижимаясь к ним всем телом. Иногда она тайком каталась на пони без седла, обхватив его за бока ногами. Купаясь в ванной, она нарочно терла то место, до которого запрещено дотрагиваться без необходимости. Маман была твердо убеждена, что, потакая столь грязным желаниям, девушка себя губит. Альва себя губить не хотела, однако и поделать с собой ничего не могла – ощущения, которые она испытывала, были чудесными, и, поскольку никто после этого не начал относиться к ней иначе, продолжала это делать. Ровно до того дня, когда мать зашла в ванную и застала ее за этим занятием. Она выволокла Альву из ванны и, не позволив ей даже закутаться в полотенце, поставила лицом к рукомойнику и подняла расческу…

«Неужели моя дочь – животное?» (Удар.)

«Моя дочь никогда не будет вести себя подобным образом» (Удар.)

«Похоть – это смертный грех!» (Удар.)

«Если ты сделаешь это еще раз, ни один приличный мужчина не женится на тебе. Ты все поняла?»

Альва все поняла.

Армида тем временем продолжила:

– Дело, в том, что когда мужчины делают это с женщинами, они поддаются своим животным инстинктам. Они хотят заниматься… непотребствами. И твоя задача – этому помешать.

– Непотребствами?

Сестры обменялись беспомощными взглядами. Армида пожала плечами:

– Так говорила мадам Уитакер.

Мадам Уитакер жила по соседству с ними в Париже. Армида бывала в ее салоне по средам, когда модные леди и джентльмены собирались там выпить коньяка и мадеры и немного посплетничать.

Армида сказала:

– Предположим, это значит, что они ведут себя низко.

– И низко значит?..

– Я не знаю. Не знаю! Не важно. Я рассказываю тебе все это только потому, что порой ты ведешь себя не так, как положено леди, и…

– Что за чушь! – воскликнула Консуэло. – Мы же не в Средневековье живем…

Армида закрыла рот Консуэло ладонью.

– Альва, если твоему мужу покажется, что ты не вполне целомудренна…

– Не покажется. Я буду доской.

– Потому что одеревенеешь от страха! – засмеялась Консуэло.

– А кто бы не одеревенел? – проговорила Армида.

Спустя несколько дней расстроенный Уильям пришел, чтобы сообщить – его племянница, Элис, скончалась. Вся семья не могла оправиться от случившегося – у малышки начался жар, доктор не увидел в этом ничего серьезного. Однако угасла девочка так стремительно, что не успели даже послать за священником. И хотя, слушая Уильяма, Альва сочувствовала убитым горем родителям и переживала за собственную судьбу, поскольку свадьбу пришлось отложить, она не могла отделаться от другого чувства, которого стыдилась, – чувства облегчения.

Ведь о том, что происходит, когда в платье больше нет нужды, можно было не думать – по крайней мере, пока.

Чувство облегчения не покидало Альву до тех пор, пока погожие деньки не закончились, а вместе с ними в кладовой не иссякли летние запасы. В январе Альве пришлось ограничиться двумя приемами пищи в день, чтобы Дженни и Джулии, которые еще росли, доставалось больше. Альве уже стало безразлично, что произойдет с ней и в первую брачную ночь, и в любую другую. В желудке постоянно было пусто. Ключицы и скулы у нее настолько выдались, что однажды на воскресной службе миссис Уошберн отвела ее в сторонку со словами:

– Мисс Смит, вы страшно исхудали и ужасно бледны. Я должна спросить: у вас туберкулез?

– О господи, нет, со мной все в порядке, – уверила Альва. – Просто нервничаю перед свадьбой.

– Но нельзя же забывать о еде!

О еде Альва помнила всегда – во снах она видела дымящиеся пироги с мясом, жаркое с соусом, свежайшие пирожные… Чтобы, проснувшись, столкнуться с суровой реальностью в виде одного-единственного яйца или тарелки каши, слабенького кофе и ворчания Джулии:

– Зачем только этому ребенку надо было умирать?

Альва ее ругала:

– Нельзя думать только о себе, ты должна ее пожалеть.

– Что толку ее жалеть – она ведь уже мертвая. А я хочу есть. Дома все время холодно. Весь уголь уходит на папину комнату.

– Ты предпочла бы, чтобы твой больной отец замерз?

– Мы прокляты, – не унималась Джулия. – Раньше мы жили так хорошо, а теперь мне приходится спать в одной кровати с Дженни в комнате, где изо рта идет пар.

– Но ведь вдвоем спать теплее.