Елена Арсеньева - Яд вожделения

– Зачем, думает баба, ему пыльные колоды? Нет, здесь что-то не так! Сунулась в одну колоду со свечой… батюшки! Там тайник, в котором чего только нет! Злато-серебро в монетах, подвески, ожерелья, браслеты, зарукавья, перстни! Баба едва не померла. Хотела было сразу сгрести добро, и дай бог ноги, да тут кто-то шумнул во дворе, она испугалась – и тихонько убралась с сеновала к себе. И с тех пор не стало ей ни сна, ни покоя: только о том и думает, как братнино добро своим сделать. Ради этого душу черту готова была запродать! И вот – дьявол-то искушает, когда бог далеко! – услышал-таки нечистый ее мольбы и поразил ее брата в одночасье смертью.

Ульяна и Фокля обе перекрестились – как по команде. Алена тоже – но не в память этого выдуманного брата, не в память ненавистного Никодима Мефодьевича, а чтобы храбрости набраться, – и заговорила вновь:

– Едва схоронили злосчастного, ринулась его сестра в тайник и сгребла-таки в подол драгоценности. Не подумала о том, что у покойного осталась жена, детки малые – все себе заграбастала. Воротилась домой, легла было спать, да и подумала: дай-ка я погляжу еще раз на свое богачество! Сочла барахлишко и видит: недостает одного перстенька. Приметный был перстенек, вот она его и запомнила: посередине большой измарагд, а кругом него двенадцать маленьких ставешков диамантовых. [98]И все золотой нитью повито-окручено.

«Эка я дура! – стала баба себя ругать. – Знать, не до дна колодину выгребла. А перстенек цены баснословной, я за него деньжищ могу огрести – кучу!» И бегом опять на сеновал. Забыла она, что неправедная корысть впрок нейдет, а пойдя за чужим, свое утратишь…

Алена неприметно перевела дух. Может, ей бы лучше перебраться поближе к двери? А ну как Ульяна не выдержит и на нее накинется? Хотя нет – ни тени на ее угрюмо-задумчивом лице, ни проблеска тревоги в темных глазах. Фокля беспокойно ерзает, да ведь она и минуты не может смирно усидеть, так что это еще ни о чем не говорит. Эй, а может быть, следовало рассказку переиначить? Может быть, речь в ней следовало вести не о жадной сестре, а о сестриной прислужнице росточком от горшка два вершка, из тех, о ком говорят: «Ни сук, ни крюк – каракуля»? В конце концов, ведь именно Фоклю видели в торговых рядах сбывающей несусветно дорогую вещь?!

Но с полдороги оглобли не заворачивают – и Алена довершила свой рассказ:

– Сунула баба руку в тайник – вот он, перстенек цены баснословной, лежит себе на дне колоды полеживает. Возрадовалась, цап его – да как завопит благим матом!

На крик сбежался народ, работники, домочадцы. Видят, на сеновале валяется баба полумертвая, а рука у нее по локоть словно бы острыми зубами откушена.

Что, да как, да почему?.. Наконец смекнул кто-то: повалил колоду, залитую кровью, начал ее трясти – и из дупла вывалился…

– Перстенек? – жадно, нетерпеливо выдохнула Фокля, но тут же была припечатана к лавке мощным Ульяниным ударом по затылку.

– Нет, не перстенек! – отважно вымолвила Алена, не отводя глаз от мрачного, темного взора, чудилось, так и сверлившего ей душу. – Не перстенек, а какая-то колючая сухая ветка – точь-в-точь будто рука человеческая. Позвали знатку, [99]он и сказал, что это трава чертогрыз. Вишь ли, позвала сестра черта на подмогу – черт ей руку-то и отгрыз!

Бог знает, чего ждала она после окончания рассказа: что Ульяна набросится на нее, ударится в крик… только не того широкого зевка, которым вдруг исказилось лицо хозяйки.

– А-ах! Скла-адно врешь! – провыла Ульяна, крестя рот. – Скла-адно, да больно долго. Про девку со змеями куда забавней было и страшней. Спать пора. Завтра поутру еще чего-нибудь расскажешь. Иди-ка, вон ляжешь в сенцах. Ну, бог с тобой!

И она ушла за занавеску в сопровождении Фокли, которая – ей-же-ей! – сделалась еще меньше росточком.

Такой удачи Алена не ждала, даже предполагать не могла. Она могла уйти отсюда в любую минуту… и уйдет, но не прежде, чем доберется до тайника. Если ее догадки верны и Ульяна либо Агафоклея замешаны в краже сокровищ, сегодня ночью кто-то из них наведается на сеновал и подчистит забытое. Вчера перстенек еще лежал на дне колоды: вспомнив прежние воровские навыки, Ленька произвел разведку и доложил, что колода вся пылью поросла, а сокровище – на месте. И если Алена все рассчитала правильно…

Она могла немного поспать, не вскидываясь при каждом шорохе. Ульяна и Фокля не так глупы, чтобы красться мимо подозрительной странницы. Окна в светелках широки: не только тщедушная Фокля, но и дородная Ульяна при надобности просунется, так что они вполне могут спокойно слазить на сеновал и вернуться никем не замеченные.

Впрочем, сон не шел к Алене. Она лежала на какой-то ряднушке, прислушиваясь к ночной, полной таинственных шорохов тишине, силясь уловить стук отворяемой рамы, какой-нибудь шум, – ведь неуклюжая Ульяна непременно должна была нашуметь! – но так ничего и не дождалась.

Пропели первые петухи. Алена решила ждать до вторых, долее медлить было опасно: начнет светать – все пропало! И чуть только, хрипло со сна, заголосили в амбаре птицы, она неслышно поднялась, для надежности разулась (не хотелось бы за что-нибудь зацепиться растоптанными, не по ноге, лапоточками!), помолившись богу, чтоб двери не скрипнули, выбралась на крыльцо – и, ах, какая же самосветная, сверкающая ночь обступила ее!

Бледно-золотой месяц меркнул в серебристом сиянии, лившемся с небес, и Алена невольно замерла, глядя в небеса почти растерянно, почти со страхом перед явленной ей ни с чем не сравнимой красотой мироздания.

Никогда в жизни не видела она, чтобы так прихотливо плелись узоры созвездий! Чистота небес была поразительная, и Алена, которая любила звезды, умела их различать и никогда не путала Стожары с Волосынями и Кигачами, [100]а Чигир-звезду [101]умела отыскать с одного взгляда, впервые разглядела за знакомыми, на диво яркими узорами еще какие-то жемчужные нити, нанизанные Творцом в прихотливом, им одним постигаемом порядке.

Как всегда, от зрелища совершенства мироздания у Алены слезы выступили на глазах и сердце затрепетало, будто в предчувствии неожиданного счастья.

«По занебесью божьей Вселенной конца нет!» – подумала она восхищенно и простерла к небу руки, как никогда раньше печалясь о том, что не даны ей крылья и не может она взлететь. Но в такую сверкающую ночь, когда небо, чудилось, прильнуло к земле, все казалось возможным. Алена встала на носочки, вся вытянулась, простирая руки в вышину. Ну, вот еще малое мгновение, еще чуточку – и зазвенят все жилочки и поджилочки, суставчики и подсуставчики, исполнятся серебристой, воздушной легкости, – и она воспарит над тесовым крылечком, взмоет ввысь, чтобы коснуться звезд трепетными руками…